Павел Северный - Сказание о Старом Урале

Все лето царские дружины очищали Волгу от «худых людишек» и к осени водворили на реке покой.

Ватага Ермака, потрепанная в битвах, бесследно исчезла с просторов Волги, будто ее никогда не существовало. Воеводы понимали, что она где-то спряталась, разослали кликунов-бирючей со строжайшим приказом хватать и вязать воровских казаков.

Однажды спокойно плывшие в вотчины Строганова купцы с товарами были вновь ограблены в низовьях Камы и едва унесли ноги.

В чусовские городки пришла молва, что ватажники Ермака укрылись на Каме.

Семен Строганов насторожился. Появление Ермака на Каме могло спутать его планы, и вместо подготовки войны с Кучумом он вынужден будет заняться охраной своих городков от вольницы.

Молва о Ермаке настойчиво гуляла по строгановским вотчинам, наводила страх на судоводителей и купцов, и вплеталась в нее все чаще уже знакомая Семену присказка, будто прославленный атаман не кто иной, как Строгановский человек, чусовской кормщик Василий Оленин, ушедший на Волгу в год, как Строгановы стали хозяевами на Чусовой.

Семен осторожно повел расспросы и смог установить, что внешность волжского атамана и чусовского беглеца Василия Оленина – одна. Так вот он кто, Ермак Тимофеевич!

Спиря Сорокин, знавший о Василии Оленине многое, разведал для хозяина все, что было известно о роде Олениных чусовским старожилам. И выходило: будто дед Ермака, по имени Афанасий, был посадским человеком в городе Суздале. Жил он там скудно, а потому подался во Владимир с сыновьями Родионом и Тимофеем и начал промышлять извозом. Нанимался он перевозить и разбойников в муромских лесах, вместе с ними и попал в яму. Сыновья после этого перебрались на Чусовую и занялись сплавом леса. Родион, плотовщик, утонул в Чусовой, а Тимофей помер от простуды.

Но этим род Олениных на Чусовой не кончился, ибо остался на реке сын Тимофея Василий, удалец парень, хоть, говорят, и невысокий ростом. Была у Василия завидная сила, а когда ходил на плотах и стругах, то в своей артели бывал и кашеваром; товарищи, уважая его мастерство, прозвали Ваську Оленина Ермаком, что означает «артельный таган»; по другому сказу выходило, что кличку эту дали ему за увесистый удар его кистеня, сбивавший с ног любого противника – ведь в иных местах ермаком называется жернов!

Весной 1579 года царские воеводы с дружинами в поисках ватаги Ермака заглянули и на Каму. Пришлось ему, уходя от преследования, подняться по реке вверх. Зная силу строгановских дружин, Ермак плыл по Каме усторожливо, опасаясь восстановить против себя камских хозяев. Слух о том, что Строгановы во множестве нанимают к себе ратных людей, быстро дошел до ватажников и обнадежил самого Ермака. И он послал к Семену тайного гонца с предложением принять его людей на службу. Семен принял гонца ласково, обещал подумать и прислать атаману свой письменный ответ...

К весне 1578 года сильно изменился облик чусовских городков. От их стен далеко отодвинулись леса. На порубках целину распахали под пашни, застроили посадами, слободками, передовыми укреплениями. Городки теперь не подвергались набегам, жизнь в них шла мирно. Под боком у Нижнего городка, неподалеку от впадения Чусовой в Каму, крепила на новых землях свое новоселье женская обитель. Старуха игуменья, выпросившая у Семена землю для монастыря, сама отъехать из Москвы не смогла, не получив на то разрешения митрополита. Уже второй год жила в городке Катерина в новой избе, срубленной для нее в черемуховой роще. Она жила замкнуто и водила дружбу только с Серафимой. Та с сыном занимала часть воеводской избы, где умерла Анна Муравина. Тяжело болел воевода Голованов. Он уже не поднимался с постели, ухаживала за ним Серафима. Несмотря на болезнь Голованова, Строганов не снимал с него воеводского звания, но приставил ему помощником корабельного мастера Иванка Строева.

Сам Семен жил в новом прирубе к избе, а с прошлого года приглядывать за порядком поселилась в нем Анюта. Два года назад она овдовела: в дни весеннего лесосплава бешеная река Чусовая взяла себе ее мужа.

Воевода Голованов любил черемуховые сады, велел засадить этими деревьями все пустыри городка. Этой весной деревья взялись дружным цветом, так что издали казалось, будто среди весенней зелени в городке еще не растаяли пышные снежные сугробы.

В безветрии весенних сумерек благоухание цветущих черемух ощущалось и на берегу Чусовой, у самой воды.

К городскому причалу подошла лодка. Покинувшая ее монахиня, миновав входную воротную башню, сразу направилась к церкви.

А когда на кривых улочках стемнело, услужливая просвирня из церковного причта проводила монахиню к избе Катерины, почти скрытой среди цветущих черемух.

Монахине пришлось долго ждать у калитки, пока угомонятся две злые дворовые собаки. Они с громким лаем прыгали за забором, готовые кинуться на непрошеную гостью. Наконец в саду появился дворовый человек. Он прикрикнул на собак, подошел к калитке и заметил незнакомую монахиню. Таких гостей хозяйка не жаловала.

– Строганову Катерину Алексеевну надобно мне повидать.

– Вот как! Приезжая, что ли?

– Да, из Москвы. Сама-то дома?

– Дома. Пойду скажу. А ты покамест постой за калиткой, а то псы покусают. Они у нас больно назленные.

Слуга воротился не один. Сама Катерина подошла к калитке и впустила монахиню. Пошли рядом по дорожке среди цветущих черемух.

– Звать себя как велишь?

– Сестрой Ксенией.

Когда подошли к освещенному фонарем крыльцу, Катерина окинула гостью внимательным и долгим взглядом.

– Знакомой меня признаешь?

– Видала будто.

– Могла видеть, ежели в крепости Чердыни бывала.

– Так ты?..

– Анной Орешниковой в миру была. Третий год, как постриг приняла.

– Слыхала про тебя,

– Про то позабудь. Не стало на свете Анны Орешниковой, а есть черница Ксения. Заказано Семеном Анне Орешниковой в его землях объявляться, так пришла сюда в ином облике.

– Увидеть его явилась?

– Да ведь ты и сама близехонько к нему перебралась?

– Я – Строганова.

– Может, и тебе из-за него в монастырь дорога?

– Не твоя это печаль.

– Боишься? Одни у нас с тобой помыслы. Меня разлука с ним в монастырь привела... В которой избе живет? Укажи, а лучше сама проводи.

– Дома его все равно нет. Как всегда, вечерами к Анне Муравиной ходит. На ее холм.

– Тогда и я туда схожу.

– Не смей! Не любит, чтобы ему там мешали.

– Стережешь его покой?

– Свой стерегу. Возле его жизни.

– Домой когда воротится?

– Запоздно.

Монахиня устало присела на ступеньку крыльца.

– Он и возле могилы меня помнит. Не может забыть!

– Отреклась от земного, а о таком думаешь?