Михаил Коршунов - Мальчишник

Кюхельбекер, находясь в ссылке, написал Одоевскому: «Тебе и Грибоедов, и Пушкин, и я завещали все наше лучшее; ты перед потомством и отечеством представитель нашего времени, нашего бескорыстного стремления к художественной красоте и к истине безусловной. Будь счастливее нас».

Пушкин продолжал пересказ стихотворения:

— Из них уж многих нет; другие, коих лики еще так молоды на ярком полотне, уже состарились и никнут в тишине… — Пушкин лицеистом видел и провожал на битву гренадеров, которые с ранцами за плечами, с четырнадцатифунтовыми ружьями в руках, в мундирах с золотыми галунами и алыми отворотами шли по старому почтовому тракту мимо Лицея на Москву.

В столетие со дня смерти Пушкина в 1937 году в Галерее 1812 года его стихотворные строки будут высечены на белом мраморе.

— Кровавый бой… и с падшими разлука! — Жуковский в числе ополченцев тоже сражался на Бородинском поле. — Семеновский ручей в утреннем тумане… Курганная высота, осенние березы. Неубранный хлеб. Горестная комиссия…

— А подвиг генерала Раевского, — напомнил Кривцов.

Генерал Николай Николаевич Раевский взял с собой в армию детей — Николая и Александра. В момент решительной атаки шел на вражескую батарею во главе колонны Смоленского полка и вел за руку десятилетнего сына Николая. Старший, семнадцатилетний Александр, нес знамя перед войсками.

— Почтим честью Россию! — Кривцов медленно поднялся, опираясь о край стола. — Помянем погибших.

Выпили. Помолчали. Было кого вспомнить и что вспомнить.

…В одну из годовщин Бородинской битвы я, Вика, заведующая музеем Герцена Ирина Желвакова и наши друзья врачи муж и жена Коротаевы приехали на Бородинское поле. Вместе с нами на электричках, на автобусах, на машинах приехали, пришли из окрестных деревень тысячи и тысячи людей. На месте бывшей батареи Раевского стояли пушки из времен генерала Раевского — старинные, на больших колесах. Стояли возле пушек канониры в форме тех далеких лет. Стояли все мы и ждали салюта из этих старинных орудий при старинных русских георгиевских знаменах и бунчуках — они были доставлены сюда из музея и теперь трепетали на древках на свежем осеннем ветру. Зазвучал гренадерский барабанный бой, жалованный за боевые заслуги в 1812 году 15 пехотным дивизиям, зазвучали наградные георгиевские трубы, длинные — кавалерийские и фигурные — для пехоты. Протерты банниками стволы пушек, заправлены заряды. Подносятся запальные фитили и… бухнули орудия, выстрелили. Салютовала у нас на глазах в наши дни батарея Раевского, салютовала генералу Раевскому, его офицерам и солдатам в то далекое, бородинское прошлое. «Россия! встань и возвышайся!» Юный Николай Раевский после боевого крещения на вопрос отца: «Знаешь ли ты, зачем я водил тебя с собою в дело?» — ответил: «Знаю, для того, чтобы вместе умереть». Медленно всплыли над пушками клубы дыма и медленно растаяли в небе при трепете георгиевских знамен, бунчуков и принесенных еще штандартов с голубыми андреевскими лентами, с вышитыми на них серебром почетными надписями. Пушкин всегда считал, что внуки будут уважены за имя, нами им переданное.

Михаил Глинка пил легкое вино лафит. Кувшин с лафитом и стакан поставили ему на столик-бобик, который придвинули к клавесину. Кривцов вновь погрузился в кресло.

Ему изготовили протез, но все равно Кривцову приходилось нелегко.

— Ну что, хожалые, не нами свет стал, не нами и кончится. — Кривцов расстегнул венгерку со шнурами и кисточками. — Сердце сегодня что-то горячо лежит во глубине души.

— Будем счастливы, хотя бы под Новый год, — вздохнул Владимир Федорович.

— Припасы разъедим и кубки все осушим, — улыбнулся Соболевский. Он всегда готов к шутке, к экспромту, эпиграмме.

— Наши судьбы мелочны, — кивнул Кривцов. — Сим статутом и утешимся.

Пушкин начал есть финики, смешно облизывая ставшие липкими пальцы.

— Царь-поэт любил султанские финики! — засмеялся Киреевский.

Пушкин называл Ивана Киреевского добрым и скромным, делал ему «по три короба комплиментов» как публицисту, который удачно соединял дельность с заманчивостью.

Пушкин любил финики и всегда ел их с нескрываемым удовольствием. Отшучивался:

— Африканец! Аннибал!

Сейчас сказал:

— После сладкого точнее чувствую горькое.

— Поэт-летописец должен прежде всего ощущать вкус веков, — заметил Жуковский. — В эту новогоднюю ночь предлагаю Александру окончательно занять наш северный Парнас!

— Верно! Жалуем его Парнасом! — воскликнул Соболевский. — Парнас все-таки постоянная квартира. Не селиться же ему на Луне с долгами и с детьми.

С недавнего времени в салонах Петербурга стало модным толковать об обитаемости Луны.

Пушкин весело качнул головой:

— Кто бы вылечил меня от долгов! Ужель на лопатки улягусь!

— Увезут в закрытом экипаже. — Соболевский сделал неумолимое лицо. — Питер не Москва! Здесь много перепортили бумаг, чернил и литер.

— Всенепременно увезут, — подтвердил Иван Киреевский. — А Пегаса поставят на казенный овес.

— Гусар никогда не падает с лошади, — в тон друзьям отозвался Кривцов, — он падает вместе с лошадью.

В Ленинграде, в старинном парке Шувалово есть высокий искусственный холм, высота 61 метр. Не исключено, что его начали насыпать как раз во времена Пушкина и назвали Парнасом. На него поднимались, чтобы издали полюбоваться Санкт-Петербургом. Парнас сохранился до наших дней. Александр Иванович Тургенев однажды послал Пушкину письмо по адресу:

Глинка тихонько наигрывал на клавесине. Он не умел ни философствовать, ни спорить, он только умел писать музыку. Любил импровизировать на русские темы. Однажды — как вспоминала Анна Керн — так ловко копировал на фортепиано игравшего под окнами шарманщика и даже как он фальшивит, что шарманщик на улице от ужаса перестал играть.

Кривцов привстал: у него погасла трубка, и он сам прижег ее от свечи, которая специально стояла на столе. Раскурил.

— Александр, напомни… из них уж многих нет, другие…

— …другие, коих лики еще так молоды на ярком полотне…

— Уже состарились и никнут в тишине, — вспомнил Кривцов. — Хочу быть похороненным в открытом чистом поле. Что крепче, Саша, буквы природы или буквы человеческие?

— Ничего не жду по слову, жду по сердцу. Сам сказал — горячо сегодня лежит.

Кривцова — солдата и вольнодумца — похоронят в часовне, выстроенной им самим в открытом, чистом поле.

Когда за Невой, сокрушая ночную тишину, хлопнул пушечный выстрел о завершившемся протечении минувшего года и начале следующего, 1836-го, присутствовавшие в Мошковом переулке перешли уже из кабинета в гостиную и подняли тост за Новый год, а потом и за журнал «Современник», в котором и будет напечатано стихотворение «Полководец». Пушкин, можно сказать, только что отправил прошение, чтобы ему было дозволено издать в наступившем году четыре тома литературных, исторических и критических статей: пора было начинать активную борьбу с теми, «кому русская словесность была с головой выдана», имелись в виду издатели Булгарин и Греч. Надоела их «собачья комедия» в литературе.