Михаил Коршунов - Мальчишник

У Андрея был день рождения, и провел он его в России. Но Андрей должен уезжать. Отец проводил сына и вновь остался один.

Дует северо-восточный ветер. Как моряк, Палеолог знал на Черном море все ветры — зимние и летние, дневные и ночные. Время их жизни. Чувства, как ветры, бывают зимними и летними. Александр Константинович просыпался и слушал зимний ночной ветер в пустых виноградниках и слышное здесь, даже высоко в Аутке, ноябрьское море. В Аутке бывал Пушкин. Проездом, когда направлялся в Бахчисарай. Палеолог прекрасно это знал: его «каюта» была на пушкинском маршруте. И Пушкин тоже «любил, проснувшись ночью, слушать шум моря и заслушивался целые часы». И Палеолог заслушивался целые часы. Но приближалась настоящая старость — вот-вот восемьдесят! Старость он почувствовал после отъезда сына. И друзей уже не было. Умер Алексей Васильевич Мокроусов, умер Михаил Андреевич Македонский, бывший командир Южного соединения партизан Крыма, организатор и директор винсовхоза «Коктебель».

Александр Константинович решил съездить к детям, к Андрею и Ксении, навестить их. Оформил документы, а день отъезда оттягивал. Еще на месяц, еще на два… Еще на год.

Но отъездной день неминуемо наступил. Мичман прощался со своими молодыми сотрудниками в кафе «Ореанда». Впервые выпил вина. Говорят, на войне не дано слышать пулю, которая тебя убьет. Расставание дано слышать, которое тебя убивает.

«Чем дальше Ялта, тем дороже та хорошая крепкая дружба, что объединяла нас». Это он написал Алле Федоровне Сащенко после отъездного дня. Еще: «Дали затуманиваются не только обилием событий внешних и внутренних, но и неизбежным затуханием световых отблесков ушедших в сторону образов». Это он о себе — как ушедший в сторону образ. И подпись: «Незабывающий Палеолог». Друзей он не забывал — умел хранить дружбу от начала и до конца. Настойчивость грусти. Крепкое пожатие руки. Светлый смех. Не хотел, чтобы затуманивалась дружба.

Владлен Гончаров, возвращаясь с командой альпинистов с французских Альп, случайно встретился с ним в Париже на улице Рю дю Бак (Rue du Bac). Показывая Гончарову город, Палеолог сказал:

— Я прожил здесь более тридцати лет, люблю Париж. Но умереть хочу дома, в России.

Вернуться Александру Константиновичу не суждено было, не успел. Надолго и тяжело заболел: сказались годы концлагеря, войны, контузия. Да и возраст — уже к девяноста годам. А так хотелось домой, в Крым.

В Крыму, в Ялте, остались только письма с настойчивостью грусти об утраченном, о потерянном — о кафе «Ореанда», о Чуфут-Кале, об Ифигении, дочери царя Агамемнона, которую принесла в Тавриду на облаке богиня Артемида (в Крыму есть скала Ифигения), о Севастополе и его кораблях, о тропах к местам партизанских землянок. «Я мог бы рассказать Вам всю историю этих мест от пещерных городов до Отечественной войны».

Многому можно было и должно было у него научиться, но прежде всего безграничной, безвозмездной и даже, может быть, так — безрассуждающей любви к Отечеству. «Посылайте мне все всеми видами почты небесной и земной». «И хотя вокруг «Париж, Париж, Париж», а хочется небесной и земной почтой получать все, все из России».

Родина, Отечество. Глубоко личное чувство.

Мы с Викой видели Александра Константиновича Палеолога один раз, издали, но все равно не можем себе простить, что не подошли к нему, не познакомились с ним.

Мы собирали его жизнь по воспоминаниям, по догадкам и даже предположениям. Возможны неточности? Возможны. Свою биографию для «Интуриста» он написал всего лишь десятком простых обыденных фраз. Но хочется верить, что мы, встретившись с ним, вдруг преодолели бы это его палеологовское неуступчивое молчание. Кто в Крыму мог бы рассказать о нем последовательно и подробно? Мокроусов. Но Алексея Васильевича давно уже нет. Или Македонский. Но Михаила Андреевича тоже давно нет.

Александр Палеолог оставил на хранение на берегу Черного моря, в Ялте, у Аллы Федоровны Сащенко, самое дорогое, что имел, — письма своих детей, своих «стрижей». Незабывающий Палеолог и… Незабываемый Палеолог.

Особенно дорог Палеологу был Гурзуф. И особенно дом, построенный французским иммигрантом в 1811 году генерал-губернатором Новороссийского края и Крыма герцогом Ришелье, арендованный потом генералом Раевским по совету генерала Бороздина. В этом доме Раевских, как известно, поселился Пушкин. Вот как описывает виллу писатель Всеволод Никанорович Иванов в историческом повествовании «Александр Пушкин и его время»: «Темные кипарисы обступили ее, ветры обдували ее, мерно качалось индигово-синее море, бился о скалы вечный белый прибой… Солнце зажигало повсюду искры зноя, осыпало ими силу камня и зелень, блестками играло на широком море с косыми парусами турецких фелюг… И вот что и станет главным здесь для поэта — простор, свежий простор…».

В 1921 году в национализированном имении был открыт санаторий. В 1937 году дом, где жил поэт, и окружающий дом парк были превращены в Пушкинский музей-заповедник. А через год открылся мемориальный музей Александра Сергеевича Пушкина. В годы фашистской оккупации Крыму был нанесен значительный ущерб, но дом в основном все же сохранил свой облик. Но, как недавно написала газета «Советский Крым» (вырезку из газеты прислала Инна Юрьевна Надеждина), — дом все теснее начали обступать современные санаторские корпуса. Простор исчез. Да и сам дом оказался чуть ли не под угрозой сноса: на этом месте намечали строительство нового санаторного корпуса. Но потом все обошлось. Дом в Гурзуфе реставрируется. Пушкинский кипарис, который он гладил по утрам, сохранился. И пушкинские каштаны.

Богиня Артемида, подайте мичману Палеологу парус-облако и с первым же летним теплым ветром перенесите его в Крым, в Тавриду, в Гурзуф… Потому что, как писал тот же Всеволод Никанорович Иванов: «Древняя земля эта была еще никем не обжита, пусть император Юстиниан, строитель Софии Константинопольской, построил здесь когда-то византийскую крепость Гурзувитос». Вот тогда начался Гурзувитос — Гурзуф. А потом в него приплыл на военном бриге «Мингрелия» Пушкин.

Уважаемый Александр Константинович, в ваших воспоминаниях, написанных уже теперь в Париже (о воспоминаниях нам сказала Алла Сащенко), может быть, вы отвечаете на вопрос, волнующий нас: когда вы были в Испании, не встречали ли вы Константина Юрасовского, тоже эмигранта и тоже сражавшегося в Интербригаде «от Парижа»? Бывшего поручика, у которого, возможно, сохранилась уникальная шашка с литерой «L» — Лермонтов? Историю владельцев этой лермонтовской шашки, начиная от Михаила Глебова, секунданта Лермонтова на дуэли, подробно описал в своей книге Сергей Васильевич Чекалин. Последний владелец шашки поручик Константин Юрасовский бежал из России, из Ялты, в Константинополь с остатками белой армии, и, может быть, полагает Чекалин, шашка осталась в Ялте: Но, как продолжает Чекалин, Константин очень ею дорожил. Путь эмигранта Юрасовского — Болгария, Югославия, Египет, Франция. Потом, очевидно, захотел завоевать право вернуться в Россию. Тоже настойчивость грусти: отправляется сражаться в республиканскую Испанию. Погиб под Барселоной. Где же шашка теперь? В Париже, у детей Константина? Осталась под Барселоной? Может быть, вы, мичман, случайно видели Константина Юрасовского в Испании? Или до этого во Франции? А может быть, сабля осталась в Ялте? Лермонтов был в Ялте по легенде, а вот его сабля на самом деле была в Ялте, если сведения Сергея Васильевича Чекалина достаточно реальны, но и ему, как и нам, не возбраняется мечтать. Была шашка или есть до сих пор? Например, я знал, что в Ялте у одной старушки «белошвейки» хранилась картина Репина — стреляются на дуэли офицеры. Мы с Викой картину не видели, но ее видели наши друзья ялтинцы Дина и Валерий Ясинские. В доме, тоже в Верхней Аутке, где снимали комнату и вы, мичман. Совсем рядом с вами, у бывшей греческой церкви. Картину завезли во время отступления белых. Кому принадлежала до этого — неизвестно. Когда Ясинские отправились к старушке «белошвейке», чтобы еще раз поглядеть на картину, ее уже купили. След потерян. Осталась, правда, любительская фотография, которую сделали в свое время Ясинские. Так же вот где-то у кого-то находится и сабля Лермонтова, след которой потерян? Когда-то у Глебова, например, хранился еще и портрет Лермонтова с надписью: «Другу Глебову Лермонтов. 1841 год. Мишково». Мишково — имение Глебова. В 1841 году по дороге на Кавказ Лермонтов там был. Потом портрет перешел к семье Юрасовских, вместе с шашкой. Потом исчез. А тут вот, возможно, картина Репина. Была в Ялте. Тоже исчезла. И шашка исчезла.