Вячеслав Кеворков - Каждому свое

Коко, выйдя из машины, направилась к стоявшему поодаль у своего мотоцикла полицейскому.

— Хочу поблагодарить вас за снисхождение и одновременно спросить, почему вы сопроводили меня не в участок, чтобы наказать, а домой?

— Видите ли, мадам, в другое время я поступил бы именно так — наказал вас за серьезное нарушение, несмотря на имя и знаменитость. Но сегодня нас, французов, серьезно унизили другие. Поэтому нам наказывать друг друга было бы уже слишком. Дождемся лучших времен, тогда и будем разбираться между собой. А пока прощайте, мадам, желаю успеха!

Он сунул руки в громадные кожаные перчатки с высокими крагами, запустил небрежным толчком ботинка мотор и с грохотом исчез.

День спустя Генрих сидел во дворе небольшого бистро за столиком под громадным каштаном, с веток которого время от времени шумно срывались созревшие за лето колючие плоды и, встретившись с землей, распадались на две равные половинки, выпуская на свет необыкновенной красоты ярко-коричневое глянцевое ядро.

— Пришел попрощаться и поблагодарить за безупречное сотрудничество, — произнес знакомый голос.

— Мне было очень приятно лично встретиться с человеком, о делах которого знал только по бумагам, сидя в Москве.

— Вот и отлично. А теперь попрошу передать в Центр следующее сообщение: «Имел длительную беседу с «моделью», которая подробно рассказала о провале миссии к английскому премьеру. Изложение письма премьера прилагается. В ближайшее время ее вызывают в Берлин, где планируется встреча с Шелленбергом. Содержание беседы передам по ее возвращении. Зубр». Итак, у меня пока все.

— Вам просили передать благодарность за своевременную информацию о планировавшейся встрече немцев с английским премьером. Встреча была заблокирована благодаря нашей активной позиции и вмешательству президента США. Дома у вас все хорошо. Родители живы-здоровы.

— Спасибо, — Генрих поднялся из-за стола. — Желаю и вам успехов.

— А я вам — удачи. Надеюсь на скорую встречу.

— Не исключаю. Живем по соседству.

Война формирует не только образ мышления людей, но и расписание поездов. Обычно состав, курсировавший между Парижем и Берлином, отправлялся с Северного вокзала французской столицы, следовал через Кельн и, спустя двадцать часов с небольшим, прибывал на вокзал «Цоо» в Берлине. Теперь же поезд двигался через эльзасский Метц, дальше — через Эмс и находился в пути не менее 25 часов. Это обстоятельство, впрочем, нисколько не огорчило Генриха и заметно обрадовало Карин.

— Мы возвращаемся тем же путем, что и приехали, — заметно оживилась она.

А дальше произошло нечто невероятное.

Положив вещи на полку, молодая пара, как и положено, вновь спустилась на перрон, чтобы продемонстрировать традиционное превосходство отъезжающих над остающимися.

Едва они ступили на платформу, как на них, бесцеремонно расталкивая вокзальную толпу, словно вихрь, налетела Шанель. Вид у нее был необычайно возбужденный: расширенные зрачки, разметавшиеся волосы…

— Успела, слава Богу! — произнесла она, с трудом переводя дыхание.

— Что случилось, Габриэль? — взволновалась Карин.

— Я пришла утром на завтрак и увидела пустые кресла за вашим столом, поняла, что вас не будет, и мне стало невыносимо больно. Я села в машину и приказала Ларше гнать на Северный вокзал, не взирая ни на какие правила. И вот я здесь, опять с вами, пусть и ненадолго.

— Спасибо тебе за искренность, Габриэль, — Генрих обнял ее.

— А вам — за то, что вы такие теплые люди. Сегодня Динклаге сообщил, что нам вскоре предстоит поездка в Берлин для встречи с высоким начальством. А я обрадовалась тому, что снова увижу вас.

«Господ пассажиров просят занять свои места, поезд отправляется без сигнала через несколько минут», — прозвучал жестяной голос из репродуктора. Пассажиры послушно разбрелись по вагонам. Войдя в купе, Карин и Генрих подошли к окну. Габриэль стояла напротив и грустно смотрела на них.

Когда вагон тронулся она продолжала стоять неподвижно, постоянно уменьшаясь в размерах, пока не исчезла из виду совсем.

Поезд медленно, без очевидного на то желания, покидал мирный в самый разгар войны Париж. Разобравшись наконец во всех хитросплетениях железнодорожных путей парижских пригородов, состав, выбрался на прямую дорогу и облегченно и монотонно застучал колесами.

Шниттке решил воспользоваться оставшимся временем пребывания за пределами родины, уединившись с дамой в своем купе. Однако идиллия, в которую он было с наслаждением погрузился, пришлась кому-то не по душе.

В полночь поезд осторожно подъехал к франко-германской границе, по обе стороны которой находились немецкие пограничники. Чуть поодаль двое молодых французских чиновников живо обсуждали какую-то скабрезную тему, сально хихикали и активно жестикулировали, изображая то, что, казалось, трудно было воплотить в словесную форму. В вагон поднялся офицер в чине капитана, самоуверенности которого вполне хватило бы любому полковнику.

— Извините за беспокойство, прошу ваши документы! — обратился он к Шниттке. После чего придирчиво ознакомился с предъявленным удостоверением и, понизив голос, предложил пройти с ним в небольшое станционное помещение.

— Скажите, капитан, а поезд не уйдет, пока…

Капитан глянул на приезжего как на аборигена, оказавшегося вдруг в центре Нью-Йорка.

— Здесь ни одно колесо не сделает даже пол-оборота без моей команды!

Шниттке с уважением отнесся к всемогуществу мелкого чина и послушно последовал за ним.

В плохо освещенном углу комнаты, превращенной в контрольный пост немецкой железнодорожной полиции, расположилась за уставленным приборами столом женщина-телеграфист, на вид лет тридцати пяти. Освоившись с полутьмой помещения, Шниттке глянул на сидевшую к нему в полоборота телеграфистку, и, едва не споткнувшись, попытался разобраться в сложившейся ситуации.

С капитаном все было понятно — служака скрупулезно выполнял все предписания, чему безропотно следовали и его подчиненные.

Единственно неразгаданной до конца личностью для Шниттке оставалась телетайпистка. Одно было очевидно — приступив к формированию ее организма, природа глубоко задумалась, сделать ее мужчиной или женщиной и до сих пор не пришла к окончательному решению.

Размышления Шниттке прервал появившийся откуда-то капитан, предложивший гостю пройти в его кабинет, небольшую гостиную, стены которой пестрели следами снятых хозяевами дорогих им фотографий и картин.

Шниттке с попутчиками разместился в полупустом привокзальном ресторане, уже, судя по всему, готовому к наплыву гостей с обеих сторон пограничного столба.