Дмитрий Балашов - Господин Великий Новгород. Марфа-посадница

Это значило, что, кроме Марфы Борецкой, Зосиме нужно было добиваться согласия славенских бояр, потомков Дмитрия Васильича Глухова. Порог гордого терема отдалился от него еще на одну ступень.

У Глуховых Зосима побывал в тот же вечер. Лампадки, образа, домашняя тишина и благолепие — все располагало к душеспасительной беседе, и Зосима превзошел самого себя. В середине беседы слуга внес серебряный поднос с чарками. Зосима отпил глоток, мед был легкий, не хмельной. Отметил, как знак уважения к монашескому сану. Лука и Федор переглядывались, вздыхали. В какой-то миг Зосима почувствовал, что Марфа и им стала поперек — недаром после смерти Дмитрия Васильича на островах хозяйничали одни лишь ватаги Борецкой. Терять Глуховым, по чести сказать, было нечего. Братья еще подумали, повздыхали, наконец Федор, опершись руками о колени, откашлявшись, сказал:

— Как Марфа, так и мы.

И Зосима вновь оказался у прежнего недоступного порога.

Город, многошумный и великий, в венце каменных башен; соборы, один прекраснее другого; крылатые стада лодей, малых и больших учанов, насадов, паужин, челноков; подобный муравейнику торг Великого Новгорода… (Господи, как толикое множество людское вмещается в деснице твоей?!) И над всем этим тьмочисленным сонмищем непонятная власть вдовы посадника Исака Андреича Борецкого, власть, которую ощущал Зосима с каждою встречей паки и паки.

«Неужели и сам архимандрит Феодосий возложит судьбу обители на волю ее?» — уже с сомнением думал он, пока утлый челн, едва вместивший троих путников (Зосима вез-таки с собою в Юрьев соловецкого игумена Иону), ведомый все тем же Данилой, ныне взмокшим от усердия, проходил вверх по течению, вдоль густо застроенных берегов.

Но вот миновали, наконец, Детинец, и город начал неторопливо отодвигаться назад. Еще теснились рыбацкие избушки на ежегодно заливаемом лугу под стеною Людина конца, но уже отступали терема, и в прогалинах меж домами чаще и чаще мелькали копны сена. За кущами дерев проблеснули главы Аркажа монастыря, и вот, сияющий, величавый, надвинулся на них Юрьев.

У монастырской пристани лодку встретил служка и, осведомившись, кто и зачем, указал дорогу.

Собор, еще величественнее древней Софии, поднялся над ними всею громадой, как только они проникли за ограду монастыря, и путники, согласно осенив себя крестным знамением, зашли внутрь, чтобы помолиться под его безмерными сводами, круглящимися где-то в вышине, от коей начиналось головное кружение, стоило лишь поднять очи горе. Как мал человек пред величием божьим, если одна лишь мысль о Нем подвигнула руки древних мастеров на создание столь величавой храмины, одной из тысяч посвященных Ему — безмерному и объемлющему мир! Ныне уже не созидают такого, при конце времен живем, истинно при конце! Умалилась вера у нынешних людей, умалились и обители господни!

Из храма, поклонившись именитым гробам здесь опочивших, Зосима с Ионой отправились к архимандриту Феодосию.

Величавость не окончилась за стенами собора. Она продолжилась в ожидании у порога, недолгом, но полном внутреннего значения, в сдержанных голосах послушников, в драгоценности утвари и одежд, в полуприкрытых глазах рослого, хорошо кормленого, усталого от забот человека, который глядел и слушал внимательно, без обидного снисхождения, не замечая ни пропыленной, грубой и порыжелой рясы Зосимы, ни голодного блеска в глазах Ионы, окончательно умалившегося перед всем этим велелепием.

Не прерывая беседы, Феодосий принял какой-то свиток из рук вошедшего прислужника, проглядел, то опуская глаза к строкам, то подымая их на Зосиму, начертал неспешно на пергамене и знаком холеной руки с большим темным камнем в золотом перстне отпустил посланника. Так же, почти одним мановением длани, принял и отпустил он еще двух монахов и одного мирянина, видимо, из житьих, пришедшего сообщить что-то, касающееся монастырского конского стада.

— Заботы о стаде коневом вместо забот о стаде духовном! — сдержанно улыбнувшись, пошутил Феодосий, отпустив конюшего. — Наши дни проходят в суетах мирских. Завидую вам, которые процветают в тишине, вдали от соблазнов мира и ближе, вельми ближе к Господу! — Он с легкой усмешкой оглядел Иону, и беглец из «тишины» весь покраснел пятнами, даже пот выступил росинками на висках.

— Завидую и печалуюсь, что не мне выпал жребий сей! — с нажимом повторил Феодосий, пристально глядя в лицо смутившемуся Ионе. — Но у каждого свой крест, и должно нести его со смирением и твердостью. А кто окажется мал и кто велик перед Ним в день Судный — судить не нам! Итак, — продолжал он, оборотя теперь на Зосиму повелительный взгляд своих полуприкрытых, с намечающимися под ними отечными мешками глаз, — обитель Соловецкая вновь без игумена? В мыслях наших, что труд сей достоит принять основателю святой обители.

Он помолчал, разглядывая Зосиму, который изо всех сил старался не показать обуявших его чувств: так нежданно просто разрешалось то, к чему он, невольно для самого себя даже, шел все эти долгие годы и чего теперь уже стала требовать вся соловецкая братия.

— Готов ли ты, брат Изосим, к хиротонисанию в игумены?

Зосима молча склонил голову.

— А об островах, чтобы вручить их обители, потребно решить владыке. Полагаю, мольбы верховного молитвенника Господина Новгорода смягчат и сердце болярыни Марфы.

— Преосвященный Иона вельми болен! — решился подать голос отставной соловецкий игумен, с некоторой запинкою называя соименного ему великого архиепископа.

— Да, — подтвердил Феодосий. — Молим о здравии владыки Ионы, но всё в деснице Превышнего, он един ведает меру дней наших. Питаем надежду, однако, что телесные немощи не воспрепятствуют святителю принять брата Изосима, о чем и мы тоже похлопочем.

Склонением головы Феодосий показал, что беседа окончена.

Путников проводили в монастырскую трапезную.

Архимандрит Феодосий, в отличие от Ивана Лукинича, целиком был на стороне Зосимы, ибо рассматривал появление каждого нового монастыря как укрепление новгородской церкви. Но тут была против сама Марфа Борецкая, и следовало быть чрезвычайно осторожным. Только через архиепископа Иону, и скорее даже не через него, — Иона был тяжко болен, и его кончины ждали с часу на час, — а через всесильного ключника архиепископского, Пимена, друга Марфы Борецкой, надеялся Феодосий добиться согласия своенравной великой боярыни. Но для этого надобно было, чтобы, во-первых, Пимен, целиком поглощенный заботами о нависшей над городом московской грозе, согласился помочь Зосиме, а во-вторых, чтобы больной Иона захотел принять этого просителя с далеких северных островов. Позвонив в колокольчик, Феодосий велел служителю подать дорожное платье и приготовить лодью.