Сергей Карпенко - Врангель. Последний главком

Уже больше недели прошло после совещания у Деникина, а врезавшиеся в память детали с каждым днём становились только яснее и беспощаднее. Особенно — отсутствующий взгляд главкома, упёртый в стол... Даже на карту не соизволил взглянуть ни разу... И весь вид — постный какой-то и бесцветный... Пухлые пальцы с толстым обручальным кольцом нетерпеливо барабанят по столу, словно подгоняют его, торопят заканчивать... И оскорбительное безразличие к его неоспоримым доводам...

Каждая такая деталь, навязчиво преподносимая болезненно цепкой памятью, подобно потоку воздуха, что устремляется в печь через широко открытое поддувало, снова и снова воспламеняла горечь и злость. Даже победные донесения и сводки не могли притушить...

Виделись уже предостаточно, и почти не осталось сомнений: Деникин — и в Минеральных Водах, и прежде — хотя и слушал его, но не слышал. Ровным счётом ничего не слышал...

Да и способен ли Деникин прислушаться к мнению, отличному от собственного? По видимости, вся тяжёлая карьера пехотного офицера из провинции приучила слышать только самого себя... А как иначе? Поднимался из самых низов, пробивался наверх сквозь армейскую толщу, косную и ровняющую всех под один ранжир... Разумеется, и сам не мог не закоснеть во взглядах на жизнь и на людей. И вот теперь, достигнув вершин военной иерархии благодаря исключительно труду и знаниям, цепко держится за свои взгляды — те, что раз усвоил когда-то, что оправдали себя и подняли так высоко. А потому с ходу отвергает всё, что им не соответствует, выходит за их узкие рамки.

Вдобавок провинциальная армейская среда и мелкобуржуазный образ жизни насквозь пропитали Деникина пагубным душком либерализма. А ещё — предубеждением против гвардии, против «аристократии» и «двора». Против таких, как он — барон Врангель. Пусть даже совершенно бессознательным предубеждением... Но разве это меняет дело?

И теперь, когда Деникину досталось наследство Алексеева и Корнилова — не просто командование войсками, а воссоздание Российского государства на юге! — тот растерялся. Оттого и мечется между военными и гражданскими делами, тонет в водовороте политических интриг. А главное — не может сделать верного выбора и боится совершить ошибку. По видимости, сам понимает: не находит в себе сил и твёрдости нести тяжкую ношу, что свалилась ему на плечи. А хуже всего — не доверяет никому. И в несогласии ближайших помощников, в особом их мнении видит одно только соперничество. Да ещё ущемление своего достоинства... Исключение — один Романовский, и то лишь в силу слепой личной привязанности...

Неужто государственный корабль, с такими жертвами снаряженный Корниловым и Алексеевым, обречён затонуть из-за ограниченности и бесталанности их заместителей? Из-за того, что прихотью судьбы именно они поставлены у штурвала? Неужто и впрямь так устроена Россия? И в этой вечной беде — её неумолимый рок?..

А не слишком ты усложняешь, Петруша? Может, не баронство твоё и не конногвардейское прошлое всему виною? И не громкие победы, и даже не широта и смелость стратегического мышления... Может, всё проще?.. Может, Деникин просто-напросто хочет первым вступить в Москву? Ведь возьми Москву адмирал Колчак — что светит главкому Вооружённых сил юга? Вряд ли даже пост военного министра. Так, командующего войсками Одесского военного округа, самого маленького... В лучшем случае — Кавказского. Ежели быстро и без большой крови вернёт Закавказье в состав России... И то, и другое — не Эльбрус...

На узловой станции Прохладная семафор, подняв оба крыла до горизонтального положения, властно потребовал остановиться. Начальник военных сообщений предупредил загодя: на одноколейке от Прохладной до Моздока ещё не отремонтирована блокировочная система сигнализации. А дальше, до самого Кизляра, она так забита брошенными составами, что разгрузить её не хватает ни разъездных путей, ни паровозов...

Встретил комендант — молодой есаул-кубанец с подвешенной на несвежей перевязи левой рукой. Отрапортовал бодро и толково: генерал Ляхов выехал на своём поезде в Беслан для переговоров с ингушами. Дезинфекция проведена полностью. Все помещения — оба пассажирских зала, багажное отделение, депо, пакгаузы и казарма железнодорожников — забиты ранеными и больными. Пришлось занять даже прилегающие к станции домики и деревянные бараки для рабочих. Казаков из частей Шкуро, эвакуированных с передовой, с каждым днём привозят всё больше. Лежат они вперемешку с пленными, поскольку тех и других кладут на освободившиеся места умерших. Сестёр милосердия и санитаров не хватает, а денег — платить жалованье вольнонаёмным — ни копейки. Поэтому для ухода за больными приходится использовать поправившихся красноармейцев.

Приняв рапорт, осмотрелся. Запасные пути заставлены теплушками и товарными вагонами. Двери открыты на всю ширину — проветриваются после дезинфекции. Подъезжают и отъезжают санитарные линейки: подвозят новых раненых и больных. Бабы таскают серые цинковые тазы и, встряхивая, развешивают на длинных, протянутых меж деревьями верёвках исподние рубахи и кальсоны, ещё парующие после кипячения. У дымящих походных кухонь толпятся санитары с чайниками и котелками — разносят обед выздоравливающим, кто уже может есть. Аромат свежесваренной пшённой каши смешался с хлорной вонью...

Конвойцы между тем, установив деревянные подмостки, бережно скатили автомобиль с платформы. Потом разгрузили из вагона и поседлали коней...

«Руссо-Балт» с натугой объезжал, мешая колёсами бурую грязь, брошенные орудия и повозки.

Справа от дороги, где-то за фруктовыми садами и рядами укрытых виноградников, бежал, тоже к Каспийскому морю, Терек. Вдоль его противоположного, правого, берега тянулся невысокий хребет. Склоны, где пологие, а где крутые, заросли дремучим лесом. Белые лучи невидимого светила временами пробивались сквозь дырявый облачный покров, гонимый тёплым западным ветром, и тогда голубоватую зелень хвои, разбавленную серыми островками лиственного леса, осветляли скользящие по склонам солнечные пятна. За Терским хребтом вздымались мрачные и величественные нагромождения крутых отрогов Главного Кавказского хребта. Покрывающие их вечные снега, потускнев, слились с бирюзовыми облаками.

Но дивные кавказские красоты не отвлекали Врангеля от большака — от всего, что по нему двигалось и что двигаться уже не могло.

Вблизи, из автомобиля, расшатавшиеся колонны пленных являли картину ещё более ужасную: босые ноги разбиты в кровь, шинели грязны и изодраны, все покачиваются, точно пьяные... Но особенно поразили лица: землистого цвета, измождённые, с провалившимися воспалёнными глазами. У иных проступили черты голого черепа. Почти все, похоже, больны и обречены на смерть. И безропотно ожидают её... Или, дойдя до предела человеческих страданий, молят о её скором приходе. Как те двое несчастных, что бросились под его поезд...