Александр Кривицкий - Ежедневные заботы

Если присмотреться к тому, что отличает наших офицеров на современных маневрах и учениях, то с очевидностью обнаружим творческий элемент во всей их деятельности. И в оценке позиций, и в разработке плана боя, и в организации взаимодействий, и в нанесении удара, и в расстановке техники, резервов. Нет шаблона. Офицеры действуют дерзко, внезапно, понимая цену времени в военном искусстве наших дней. Технически совершенное грозное оружие второй половины XX века, предназначенное в нашей армии не для агрессии, но для защиты Родины социализма, находится в руках и под управлением людей военно образованных и умелых.

24 ноября 1918 года в Советской стране был проведен «День красного офицера». Ленин говорил тогда: «Только красные офицеры будут иметь среди солдат авторитет и сумеют упрочить в нашей армии социализм». Так и произошло на страх врагам, на радость советскому народу.

Я пишу эти страницы, сводя воедино множество наших бесед с Павленко о воинских традициях. Он горячо одобрял мое пристрастие к этой теме. Однажды мы вернулись из очередной командировки на фронт и, усталые, перебирали свои впечатления. Все в редакции рвались на передовую, несмотря на огонь и смерть. Это подтвердит любой, кто работал в «Красной звезде». На линии боевого соприкосновения ты стоял лицом к лицу с врагом, здесь сражались, и было ясно: не ты его, так он тебя. Нужно было только точнее целиться. Мне кажется, тяжелее всего было оставаться в прифронтовой полосе, даже проезжать ее дорогами. Подмосковье стояло в терновом венце золы и пепла. Обгорелые печные трубы, как изувеченные руки, поднятые к небу, взывали о возмездии.

Мы говорили в тот вечер о темпах нашего наступления, о том, как важно их наращивать, чтобы лишить противника возможности методично сжигать наши деревни и города. Верховное главнокомандование требовало от войск обтекать опорные пункты врага, смелее перерезать коммуникации, выходить на тылы неприятеля, вынуждать его к поспешному бегству.

И, в который раз, мы возвращались к тактике маневрирования. В свое время наш Суворов довел ее до совершенства. Мы вспоминали брусиловский прорыв в 1916 году, блестящую русскую попытку нарушить позиционный характер войны, вывести ее к решительному исходу. В нашей беседе снова мелькали имена Петра Первого, Румянцева, Суворова, Кутузова…

И Павленко, затянувшись «Казбеком» и покашляв, задумчиво сказал:

— Если бы существовали только эти имена и не было других, промежуточных, связующих первоисточник традиции с движением и недрами жизни, если бы Петр не дополнялся Меншиковым, Шереметевым, другими, а Суворов — Багратионом, Кульневым, Денисом Давыдовым, то не было бы непрерывности явления, его, так сказать, поточности. Ибо традиция — это неиссякаемость. Без череды людей и поколений нет традиции. Она проникает через них все дальше и глубже и входит в плоть народа.

Это была серьезная мысль, а я тут же вспомнил имя первого солдата русской регулярной армии Сергея Бухвостова. Феномен Петра сочетал в себе самодержавную жестокость с поисками людей из народа, способных возвысить императорскую Россию. Он безжалостно замостил костями безвестных крестьян болота, на которых стоит Петербург, и он же, пренебрегая ропотом бояр, приближал к себе людей «низкого звания», учил, ставил на важные посты.

Так вот, 30 января 1683 года к царю Петру явился ладный парень, косая сажень в плечах. Был он конюхом, а хотел носить оружие и добровольно пришел служить. С него Петр и повел список своих войск. Именно в ту пору были образованы первые два регулярных полка русской армии.

Впоследствии Петр приказал отлить бронзовый бюст в честь первого солдата, а Бухвостов с течением лет стал одним из деятельных петровских офицеров.

Если бы велись генеалогические реестры каждой семьи, можно было бы проследить, выявить в череде потомков бывшего конюха ростки того, бухвостовского корня. Наверно, не пропала, не заглохла там воинская традиция, возникшая на заре русской армии.

А вернувшись к Суворову, я сказал:

— Знаешь, по-моему, вихревые тачанки, эти боевые колесницы гражданской войны, они, собственно, и возродили тактику маневрирования, утраченную в первой мировой войне. Недаром ее называли «окопной». От тачанок так и веет суворовским духом!

— Правильно, — отозвался Павленко. — Согласен. Только зачем же «вихревые»? И «боевые колесницы», — он поморщился. — Очень уж роскошно!

— Вымарал! — воскликнул я, проводя два раза в воздухе красным карандашом.

Павленко доволен. Его стихией было соединение серьезного со смешным, и во мне он, кажется, находил верного единомышленника.

— В самом деле, — продолжал он, видимо желая подтолкнуть меня к новым усилиям в разработке темы, — нужно ли затевать разговор о традициях, если им нет места в настоящем? Очевидно, потому и вспоминаются традиции, что на их почве выросли плоды и в нашу эпоху. А плоды эти румяные, наливные и обладают новым качеством по сравнению с прежними.

Да, примеров тому многое множество. Вот еще один. На него натолкнул меня спустя много лет после войны мой добрый товарищ, рассуждая и не о традициях вовсе, а о других аспектах войны.

Если вы раскроете двенадцатый ленинский том на 181-й странице, то познакомитесь с утверждением, что партизанская война не месть, а военные действия. Какая глубокая, политически дальновидная мысль! Она, бесспорно, берет исток в традициях войны 1812 года.

Лев Толстой назвал партизанскую эпопею дубиной народной войны. Недаром писатель с глубоким значением изобразил боевую жизнь таких офицеров, как Денис Давыдов и Долохов… Вспомним, неприятель считал тогда действия русских партизан противоправными, нарушающими «этику» войны. Ничего подобного он не встречал в Европе, за исключением испанской гверильи. Удивление, испуг Наполеона и его маршалов перед этой стихией народного отпора вызвали такие обвинения.

Кутузов, вопреки точке зрения многих сановников и генералов, боявшихся оружия в руках «собственных» крестьян, приказывал снабжать «летучие отряды» вооружением.

Традиции партизан времен французского нашествия были мощно, всеохватывающе развернуты в годы нашей Отечественной войны. Взаимодействие партизанских отрядов с армией вошло составной частью в самую основу советской стратегии. Гитлеровцы истязали и уничтожали военнопленных, а партизан вообще объявили вне закона — при поимке вешали на месте.

Но партизанское движение росло и росло. В нем горела, не сгорая, закалялась душа народа, давняя традиция, которую он собственной волей поставил на защиту ценностей социализма. Ленин прозорливо ограждал действия мирных людей, вынужденных к бою в тылу врага, от обвинения в незаконности. Он уравнивал партизан с регулярными войсками. И это была традиция русской военной силы, помноженная на сознание строителей социализма.