Александр Кривицкий - Ежедневные заботы

Я очень хорошо помню свои слова. Разумеется, и они не были открытием. Все это нам давно объяснил Ленин. Дело за тем, чтобы видеть истину его слов в мировых событиях каждого дня. Видишь мир сквозь учение Ленина, и тебе сразу становится ясной сущность происходящего. Сместилась точка зрения, и ты оказываешься в центре хаоса, а там все случается.

Мы часто рассуждали с Симоновым на эти темы и умозрительно и вполне предметно. Он тогда написал статью о своей поездке. Стихотворный же цикл «Друзья и враги» родился не сразу.

Обыкновенно летом он жил в Сухуми. Мы уже работали в «Литературной газете», я занимался там иностранным отделом и перед отъездом Симонова к морю напутствовал его:

— Если не напишешь там весь цикл, можешь не возвращаться.

Не мне бы говорить это такому работяге, каким знали Симонова, и не ему бы слушать это от такого лентяя, как я. Но правда жизни в нашем случае была сложнее — и трудолюб нуждался в дружеском посыле, а парадокс ленивца состоял в том, что он с юности работал, как каторжник.

Впрочем, если судить по одному памятному для меня диалогу, такое слово здесь не подходит.

Однажды был я вызван Фадеевым в Союз писателей поздно, к двенадцати часам ночи. Явился, увидел усталое лицо нашего генсека, раскрытые папки с бумагами на столе и не без иронии заметил:

— Александр Александрович, ну можно ли так? Вы мне напоминаете мучеников эпохи раннего христианства.

Фадеев очень внимательно посмотрел на меня и очень серьезно произнес:

— Странная аналогия! Почему тебе не пришли в голову титаны Возрождения? — И неожиданно расхохотался.

И трудяга Симонов работал не как мученик, и меня, лодыря, никто не заставлял не спать ночей дома над рукописями или корпеть в редакции до утра.

Есть тысяча способов, ничего не делая, заставлять других работать. Но есть еще и прекрасное чувство долга, которое вырабатывает в тебе «вторую натуру», а уж ей только дай интересное дело в руки!

Но я настолько отвлекся, что и в отступлении допустил новое отступление. И потому возвратимся хотя бы к первому.

Итак, Симонов уехал в Сухуми, но вскоре я получил от него телеграмму: «Меня больше устраивает твое присутствие у моря». Я мог ненадолго отлучиться, к тому же накопились дела, требующие совета с главным редактором. Полетел в Сухуми.

Море сверкало, солнце, как «мессершмитт», гонялось за каждым, кто выходил из укрытия тени, и разделывало свою жертву «под орех», — сухумский загар и в самом деле темно-ореховый. А у таких блондинов, как я, оно, подобно Шейлоку, просто вырывало куски обожженного мяса.

Но ни с Симоновым, ни со мной солнце ничего не могло поделать. Весь день на виду у моря эти два глупца работали. Попрыгав на утренней зарядке, мы расходились — Симонов к стихам, я к редакционным делам. Иногда он заглядывал ко мне «на перекур», читал строфу или строчку.

Поскольку мы жили вдвоем, то сами и ездили раз в два дня на станцию за продуктами, в магазин, на маленький рынок в Агудзере. Еду тоже готовили сами, Симонов обычно занимался первым блюдом, я — вторым, предпочитая им и обходиться. С помощью аджики и других специй мой хозяин превращал супы в форменную взрывчатку. Супы эти надо было прессовать и пускать в дело при взрывных работах.

После обеда он читал мне написанное за день, и всякий раз заново возникал разговор о Штатах. Уже тогда можно было предугадать характер наших отношений с этой страной: они будут развиваться спазматически, с возможными периодами затишья, добрососедства, но при любой внутренней неурядице в США все станет меняться. Такой вывод подсказывало положение, сложившееся после смерти Рузвельта и прихода Трумэна в Белый дом. И в восьмидесятые годы американские реакционеры назовут Трумэна одним из самых «твердых» президентов за всю историю страны.

А какой он «твердый?» Он держал галантерейный магазин, продавал галстуки, подтяжки, бантики и сам носил таковой, синий в белую горошинку. Твердым, вернее, архиправым ему посоветовал стать его консультант — богач-адвокат Кларк Клиффорд, который потом, в правительстве Джонсона, стал министром обороны.

Избирательная кампания на высшем уровне — конек Клиффорда, он гарцевал на нем при трех президентах. Когда в 1947 году стало ясно, что Трумэну не усидеть в Белом доме, молодой советник представил ему на сорока трех страничках меморандум — план избирательной кампании. Трумэн ее выиграл. Клиффорд смог повернуть колесо фортуны.

Как, каким образок?

Ведь положение человека с заостренным лицом, в очках, в галстуке бабочкой было действительно плачевным. Институт Гэллапа давал за него немного.

Трумэн решительно и быстро шел вправо от рузвельтовского курса, но его конкурент — известный реакционер Томас Дьюи — был таким правым, что правее его мог считаться разве что судья из штата Теннесси, покаравший учителя Дж. Скоупса за преподавание теории Дарвина.

Клиффорд нашел выход: пойти влево. Он предложил обнародовать четко продуманную либеральную программу и обещал победу.

Холодно и расчетливо он вникал во все. Он рекомендовал президенту пригласить Альберта Эйнштейна в Белый дом к завтраку, а на следующей пресс-конференции сообщить, что они беседовали о мирном использовании атомной энергии — все успокоятся.

А почему бы невзначай не ввернуть корреспондентам тщательно подготовленные суждения о прочитанной им новой книге — «очкастым» будет приятно. Клиффорд советовал произносить речи лишь на выигрышные темы, о неприятностях пусть сообщают другие члены правительства, например Джордж Маршалл.

И наконец, в меморандуме Клиффорда был сформулирован основной девиз кампании: «Президент, который в то же время является кандидатом, должен прибегнуть к закулисной игре».

Став президентом, Трумэн опять повернул вправо.

А разве Картер накануне 1980 года не сделал то же самое? Механика эта отработана давно, удивительно, как американский избиратель еще не разобрался в ней.

Обратите внимание — большинство буржуазных кандидатов в президенты США идет к избирателям «слева», одни больше, другие меньше. Но, придя в Белый дом, они, за редчайшим исключением, передвигаются вправо.

В чем тут дело?

Забегая вперед от сухумских дней, с их сладким запахом магнолий, синим морем и тишиной маленького сада за домом, забегая, чтобы оставить за собой большее пространство для сравнений, можно напомнить: ведь разные все эти люди, американские президенты. Ну что общего между провинциальным торговцем Трумэном и старым генералом-дипломатом Эйзенхауэром? Или между грубоватым, не шибко образованным Джонсоном и начитанным и по-мужски обаятельным Джоном Кеннеди? А вот ведь все они шли к избирателям «слева», а, поплутав на проселках, выходили направо.