Александр Кривицкий - Ежедневные заботы

Новейшее происхождение эполет относится к Тридцатилетней войне (1618—1648). В то время в кавалерийских эскадронах, особенно среди кирасиров Густава Адольфа, получил распространение лихой прием рубки, так называемый «удар смерти». Клинок со страшной силой опускался на плечо неприятельского всадника и наискось рассекал его туловище. Тогда из арсенала оборонительных доспехов были заимствованы плотные металлические пластинки; прикрепленные на плечи, они ослабляли «удар смерти» и нередко спасали кавалеристов от гибели.

Позднее, когда такие пластинки потеряли свое первоначальное значение, они уже в другом материале остались на мундирах как эполеты.

В практическом смысле погоны были удобны тем, что при ношении ружей «на плечо» они предохраняли самую верхнюю часть мундира от быстрого износа и как бы скрепляли собой все части кожаного и матерчатого обмундирования — портупею, перевязь, ранцевые ремни.

С течением времени погоны стали важнейшей частью военного мундира. Знаки различия, появившиеся на них, ясно указывали степень офицерского чина и таким образом четко разграничивали старших и младших, начальников и подчиненных, офицеров и солдат. Мундир все более и более становился символом воинской чести, и выражение «честь мундира» в лучшем значении этих слов было тождественным чести на поле брани. Недаром поэт-воин, служивший в Павлоградских лейб-гусарах, писал в день полкового праздника:

С мундиром, со всем внешним видом солдат и офицеров каждый полк связывал представление о своей былой славе и будущих победах.

Еще в 1813 году знаменитые гренадерские шапки Павловского полка обращали на себя внимание многих офицеров союзных России армий своей особенной формой и некоторым, казалось бы, неудобством их в боевой жизни. Было решено заменить эти шапки киверами. И вот однажды русский генерал, вместе с союзным гуляя по Елисейским полям, прошел мимо павловца-часового Лаврентия Тропина, который для образца был уже в кивере. Генерал обратился к нему с вопросом:

— Покойнее ли кивера шапок?

— Точно так, покойнее, — отвечал Тропин, — но в гренадерских шапках неприятель нас знал и боялся, а к этой форме еще придется приучать его.

Этот искренний и смелый ответ солдата, почитавшего свою форму, стал широко известен, и Павловскому полку были оставлены его прославленные шапки.

Лишение права носить какие-либо принадлежности обмундирования считалось в войсках одним из самых тяжелых наказаний. 16 марта 1806 года по русской армии был объявлен приказ: «Среди храбрости, оказанной российскими войсками, усмотрены и деяния тех, кои в день баталии покрыли себя бесславием. Новгородский мушкетерский полк при встрече с неприятелем противостоял ему недружно.

В наказание столь постыдного поведения Новгородского мушкетерского полка положено отныне штаб- и обер-офицерам его носить шпаги без темляков, а нижним чинам сего полка тесаков не иметь».

Только четыре года спустя, 13 июня 1810 года, Новгородскому мушкетерскому полку, загладившему вину свою мужеством и храбростью при штурме укреплений Базарджика, были возвращены утерянные отличия.

Символика мундира и погон была в русской армии столь значительна, что сам внешний акт лишения офицерского звания выражался в срывании погон с плеч того, кто своим поведением обесчестил их.

Честь мундира — это храбрость, верность долгу. Такое понятие сохранялось и в революционных войсках. Когда однажды в Вандее республиканская армия под начальством Клебера совершала обходное движение, генерал решил прикрыться рекой. Он вызвал командира батальона и сказал ему:

— Капитан, я буду краток: вы и ваши люди носите мундир республиканской армии. Это дает мне право послать вас на верную смерть для блага отечества. Вы и ваш батальон должны задержать здесь врага, чего бы это вам ни стоило.

— Слушаю, — ответил капитан.

Он сдержал свое слово, погиб вместе с батальоном, защищая переправу, дал возможность армии успешно завершить маневр. В его кратком ответе и великом подвиге сияет незапятнанная честь воинского мундира.

Честь мундира — это дисциплина. «Соберите сто тысяч человек, — говорил военный писатель Блондель, — дайте им оружие, снаряды, мундиры, и у вас еще не будет армии. Научите их употреблять все средства к истреблению неприятеля, предположите, что все они мужественны и сильны, у вас будет сто тысяч солдат, но еще не армия. Если их одушевляет одно чувство, поведите их на врага, они, быть может, одержат мгновенную победу, но на другой же день расстроятся и рассыпятся: они еще не составляют армии. Чего же недостает этим вооруженным храбрым людям, чтобы стать армией? Им недостает дисциплины».

Только строгий воинский порядок соединит этих людей в одно целое и сделает их грозным великаном. Воинский мундир, не освященный самой суровой дисциплиной, перестает быть символом чести и становится безличной одеждой. Поэтому тот, кто надел мундир солдата или офицера, подчиняет свою жизнь точно регламентированному порядку.

А кто такой этот Блондель? Почему я ссылаюсь на него, рассказывая о воинских традициях в России и нравственном элементе на войне? А дело в том, что его имя хорошо знали в петровской России. Я говорю, конечно, о кругах, близких к самому Петру. В 1683 году в Париже вышла в свет книга под заглавием «Новая манера укрепления городов, учиненная чрез господина Блонделя, генерала-порутчика войск короля французского». Она переведена на русский язык «повелением царского величества и напечатана в Москве лета 1711 в марте месяце». Перевел книгу Иван Зотов, а редактировал ее сам Петр. В то время на европейской арене появилась молодая русская регулярная армия. Различные сентенции и умозаключения из этого сочинения широко распространялись в русской военной среде.

Я знал этого автора. Обширные извлечения из его работы фигурировали в некоторых старых сочинениях отечественных авторов, оттуда я и привел эту понравившуюся мне цитату о дисциплине, но самой книги я в руках но держал.

Впервые я увидел ее в доме у Николая Павловича Смирнова-Сокольского, с которым познакомился в годы войны в «Красной звезде».

— Знаете ли вы книгу Блонделя? — спросил Сокольский, когда мы стояли у полок его уникальной библиотеки, — вам нельзя не знать!

— Знаю, — не без удовольствия ответил я. — Она посвящена проблеме воинского духа.

— Разве? — удивился Сокольский. — А мне казалось, она трактует проблемы фортификации.

— В самом дело? — пришла очередь удивиться мне.

— Если только я не ошибаюсь, — скромно торжествовал Сокольский, и с этими словами он выудил книгу с полки.