Александр Кривицкий - Ежедневные заботы

Денис Давыдов в своих «Воспоминаниях о цесаревиче Константине Павловиче» пишет, что этот отпрыск царствующего дома «оставался до конца дней своих полным невежею». И далее: «Не любя опасностей по причине явного недостатка в мужестве, будучи одарен душою мелкою, неспособною ощутить высокий порыв, цесаревич, в коем нередко проявлялось расстройство рассудка, имел много сходственного с отцом своим…»

И такие вот люди болтались в походах возле талантливых полководцев, делали вид, будто они что-то смыслят в военном деле, вмешивались в руководство войсками, отдавали нелепые распоряжения. А ведь тот же Константин имел счастье быть вблизи Суворова, общался с ним. Но, как и в случае с мулом Евгения Савойского, ничто не пошло ему впрок, хотя шли годы и годы его военной службы.

Уже в 1812 году на военном совете в Смоленске он настаивал на бессмысленном маневре. Барклай пришел в ярость. Он был и раньше крайне недоволен тем, что цесаревич вкупе с окружением, ничего по смысля в стратегии, позволял себе публично порицать его действия, и наконец решился, под благовидным предлогом, выслать Константина из армии в Петербург. Так и было сделано, да еще с помощью фаворитов великого князя — Ермолова, начальника штаба армии, и Закревского, правителя канцелярии командующего.

Все это подтверждено множеством исторических источников, причем большинство из них, как например, воспоминания того же Дениса Давыдова, вполне разделяют и оправдывают негодование Барклая. Уж больно разительный пример военного невежества являл собой великий князь, ровно ничему не научившийся в «сорока походах».

История с мулом Евгения Савойского оказалась весьма живучей. Ее вспоминали и в дни войны с Наполеоном, даже применительно к графу Витгенштейну. Под командованием Кутузова, по его диспозициям, он имел возможность отличиться, хотя и был военачальником вполне заурядным, чтобы не сказать жестче. Тем не менее — в силу ряда причин — он приобрел такую репутацию при дворе, что после кончины Кутузова император назначил его главнокомандующим русской армией.

Было ли это сделано в отместку покойному Кутузову, которого царь едва терпел, чтобы подчеркнуть второстепенность самого поста главнокомандующего перед лицом Александра, мнившего себя и полководцем, и героем? Хотел ли русский венценосец, по контрасту с непокорным Кутузовым, полностью сознававшим свою историческую миссию вождя народных сил, иметь вполне «управляемого» главнокомандующего, готового таскать из огня каштаны во имя английских интересов в континентальной Европе? Трудно сказать точно.

Как бы там ни было, но Витгенштейну забыли даже его позорное «опоздание» к Березине. Тогда боевая обстановка оставляла простор его инициативе. Он был предоставлен самому себе, имея лишь основную задачу, вовремя прийти к Березине, сорвать переправу наполеоновских войск, не опоздать. И он опоздал. Проявил растерянность, нераспорядительность. Он и Чичагов выпустили из России остатки французских войск и дали уйти Бонапарту.

Когда в 1813 году Витгенштейн оказался в роли главнокомандующего русской армией и, страшно сказать, преемником великого вождя народных сил Кутузова, то и был разгромлен тем же Наполеоном в двух сражениях — под Лютценом и Бауценом. Генерал Милорадович пришел к нему, чтобы гневно заявить: «Благо отечества требует вашего ухода с сего высокого поста». Ну как тут было не вспомнить речение о муле Евгения Савойского?..

Михаил Андреевич Милорадович — один из тех генералов двенадцатого года, кто имел бесспорное право возмущаться назначением Витгенштейна. Он был соратником Багратиона в Итальянском походе. Суворов его звал по имени, Мишей. Мемуарная литература полна описаний его отчаянных подвигов. Когда при Борго французы свирепо насели на его отряд и солдаты дрогнули перед численно превосходящим противником и попятились назад, Милорадович схватил знамя и бросился вперед со словами: «Ребята, смотрите, как умирают генералы».

Победа была вырвана из рук французов, и Милорадович чудом остался невредим. Личная храбрость сочеталась в нем с даром проницательного полководца. Он был образованным генералом и не только умело водил в бои пехоту, но и отлично знал артиллерийское дело, фортификацию, был, как мы бы сказали сейчас, знающим общевойсковым командиром. Он горячо советовал царю сменить Витгенштейна как неспособного военачальника. Он же и назвал истинного преемника Кутузову. На пост главнокомандующего русской армией был по заслугам снова призван Барклай де Толли.

Бывает так, что крылатое военное слово приобретает истинный смысл и получает наибольшую известность, только оторвавшись от своего первоисточника. Так случилось с одним из речений Наполеона. «От великого до смешного только один шаг», — сказал он в дни бегства своего из России и находясь уже в Варшаве.

Обстоятельства, при которых была сказана эта фраза, сделали ее нелепой и кощунственной. В самом деле, что же смешного можно было обнаружить тогда или позже в той катастрофе, какую потерпела наполеоновская армия на русских просторах!

Может быть, эта фраза не имела того смысла, который мы ей приписываем?

Полный текст этой реплики Наполеона, как свидетельствует Коленкур, ехавший с ним в санях, таков: «Я покинул Париж в намерении не идти войной дальше польских границ. Но я увлекся. Может быть, я сделал ошибку, что дошел до Москвы, что слишком долго там оставался, но о т в е л и к о г о д о с м е ш н о г о т о л ь к о о д и н ш а г, и пусть судит потомство».

Да, сомнений нет, подчеркнутое относится к провалу его завоевательных планов в русской кампании. Но смешным тут и не пахнет, и если эти слова не обмолвка Наполеона, то тайна их не раскрыта и до сих пор.

Не я первый удивляюсь этой формуле императора-беглеца в применении ко всем ужасам и бедствиям его похода в Россию, но хочу выделить ту мысль, что фраза стала знаменитой поговоркой и служит до сих пор в случаях куда более уместных, чем тогда, когда она прозвучала впервые.

В войнах против Наполеона, когда одна сторона была воодушевлена отзвуками битв французской революции и полководческой славой ее крестника и ее узурпатора — Наполеона, а другая, объединившись в едином порыве против вражеского нашествия, поднялась к расцвету национального самосознания, и в русском, и во французском лагере рождались тысячи подвигов, а кодекс военной морали находил себе выражение в громогласных девизах, возбуждавших усилия солдат и офицеров.

Наполеоновская Франция после «русских уроков» с трудом приходила в себя. Ее войска были разгромлены в России. Новобранцы с трепетом и ужасом глядели на старые знамена, изорванные и пробитые пулями в далекой Московии. А сколько таких полотнищ навсегда осталось в ее снегах!