Любовь Антонова - Заслон [Роман]

— Ладно уж, дрыхни, чертов защитник. Впрочем, приготовь мне помыться. — Беркутов опустился на низенькую скамейку: — Сними сапоги.

Став на колени и стараясь не дышать, солдат осторожно стащил намокшую обувь. Беркутов в шерстяных носках прошел в облицованную кафелем ванную. Денщик вошел за ним следом, пошуровал в узкой печурке, подкинул смолистых поленьев. Под серым пеплом забегали огоньки, вывернулись, охватили дровишки.

Вода лилась из обоих кранов. Беркутов, медленно раздеваясь, смотрел на нее не мигая. Много воды утекло с тех пор, как он вылетел из родного гнезда и стал скитаться по чужим городам. О если бы так же текуча и невозвратима была память! Игорь Городецкий истлел в маньчжурской земле. Рифман расплевался с Сычевым и удрал в Приморье. Парнишка с булыжной фамилией оказался большевиком. Гамберг подвизается в красной прессе. И только в его судьбе нет зримых перемен. Видно, черт и на самом деле его с Сахаровым веревочкой связал…

— Ваше благородие, горячо?..

— Спрашивают тебя, дубина! Поди прочь! — Только когда за денщиком закрылась дверь, Донат осознал, что солдат спрашивал, какой должна быть вода, а ему почудилась насмешка. Нервы!..

Горячая вода подействовала успокаивающе. Все-таки хорошо, что, бывая наездами в Сахаляне, можно не пользоваться услугами гостиницы «Черный Дракон».

Донат расчесал волосы. Побрился. Сунув ноги в мягкие туфли, приоткрыл дверь и выглянул в столовую, из которой был ход в мезонин. Сычев истуканом сидел у остывшего самовара, уткнув нос в книгу. Лицо у него было жеваное. На круглые плечи поверх шерстяного белья накинут стеганый атласный халат. Скрипнула половица. Истукан вскинул мутные глаза. Губы поползли вверх, лицо оживилось.

— Вы?! Неожиданно и мило. Ну как съездилось? От Сахарова за вами присылали уже дважды. Сейчас прикажу подать ужин! Так каковы успехи?

— Как видите, здрав и невредим. — Донат ухватился за перильца лестницы. — Прошу не беспокоиться. Я не голоден. Чертовски хочется спать!

— А я, знаете, страдаю бессонницей. Перечитываю Мольтке. Вы знакомы с трудами Мольтке?

Гася улыбку, Беркутов ответил как по разговорнику:

— Нет, я не знаком с трудами Мольтке.

— Жаль. Очень жаль.

— Я тоже сожалею, — ответил Донат и стал подниматься к себе.

В мезонине, пропитанном застарелыми запахами псины, табака и пыли, он расстелил на тахте клетчатый плед и лег, не раздеваясь.

Ужин, столь поспешно отвергнутый, тревожил воображение. Спуститься вниз? Но Сычев вопьется, как голодная пиявка. Ему нужен собеседник, вернее, терпеливый слушатель. Возникнет нудный, как жевательная резинка, разговор. Значит, Сахаров снова в Сахаляне? К черту! Сведения, добытые на той стороне, едва ли всерьез обрадуют генерала.

Валяешься здесь, как собака, и башка трещит от раздумий, а часом раньше ее чуть не просверлили пулей. И эта вот рука опять кого-то там укокошила. Черт их носит вдоль Амура, эти патрули. И те два дурака наверняка погибли, А генералы тешат себя химерой, что в Амурской области можно подготовить взрыв изнутри. Черта с два! Те, кто был нетерпим к Советам, давно оттуда убрались. А те, кто остался, при буфере перекрасились и не хотят замечать, что он красный, красный!.. У одних сохранились собственные выезды, другие имеют еще пароходы. Отцы семейств откровенно признаются, что разруха на транспорте приносит им большие барыши. Еще бы! Амурский хлеб не попадает в Советскую Россию, а устремляется через Амур в Маньчжурию. Бойкие негоцианты перепродают смолотую в Харбине из амурской пшеницы муку в Забайкалье. Забайкальский скот опять-таки гонится в Маньчжурию, а белое Приморье закупает у китайцев мясо. Попробуй разберись в этом круговороте! Но те, у кого крепки старые связи, отлично разбираются и делают дела. А их милые чада, томясь по «настоящей жизни», танцуют в уютных особнячках танго, невнятно бормоча, что «все это ненадолго, вот придут наши». И этот стонущий, надрывный, перемахнувший Амур мотивчик, и эти мерзостные слова:

Рвань Харбина — это мы, белое офицерство. Да, да! Рядимся в лохмотья, как тати, в ночи пробираемся на породившую нас землю, и нет у нас на ней ни от ветру затулья, ни от дождя покрышки. Голы и нищи мы на ней телом и духом. Мысли кружились, как по заколдованному кругу…

Беркутово Гнездо развеялось по ветру. Маргарита вышла замуж и куда-то уехала. Во всем, что с ним случается, виноваты большевики. А Бондарев? А Буров? А Булыга… нет, кто бы мог подумать? Упрятаны в тюрьму даже чудные дети природы братья Кузины. Они-то знали, что делать, и все учащали свои визиты в город. Какая случайность их погубила?!

В дверь поскребся денщик и глухим голосом сообщил, что прислали от генерала Сахарова. Беркутов скрипнул зубами и стал торопливо обуваться.

С тех пор как в бухту Золотой Рог вошел японский крейсер «Ивами», а следом за ним английский «Суффолк», хмурый Владивосток уже ничему не удивлялся.

Сколько сменилось правительств? Сколько пролито крови? Кто был страшнее: прискакавший из Харбина генерал Хорват, объявивший себя «временным правителем России», или владивостокские спекулянты братья Меркуловы, поклявшиеся вытравить из людской памяти само слово Советы?

Вот уже годы, как Владивосток отрезан от центра страны — от Москвы.

Двое суток ревел над городом свирепый тайфун, сыпал сухим и колючим снегом, тут же сметая его в бухту Золотой Рог и покрывшийся тонкой ледяной коркой Амурский залив. На третий день, — когда тайфун ослабел и сквозь рваные облака проглянуло бледное, больное солнце, — по городу пронеслась весть, что генерал Молчанов отправляется в «крестовый поход на Москву». И это тоже никого не удивило. Мало ли перебывало во Владивостоке шалых генералов, мало ли какие бредовые идеи приходили в их головы? В поход так в поход, в крестовый — скатертью дорога!..

Иной обыватель уточнял:

— Затеряется Молчанов, как другие затерялись, потешившись напоследок.

Однако сам Молчанов был, как никто, уверен в успехе. Ему импонировало, что генерал Сахаров подчинился ему беспрекословно. Перейдя возле Имана границу, Сахаров провел свою кавалерийскую бригаду через Хулин и вот уже десятые сутки двигался по китайской земле вдоль границы, не теряя из виду Уссури.

Генерал Молчанов лично проследил, как грузились его войска. Сосредоточенный и хмурый, он прошагал вдоль длинного состава, осеняя крестным знамением каждую теплушку. Дойдя до конца поезда, генерал оглянулся на покидаемый город.

Глазастыми ласточкиными гнездами лепились по склонам сопок деревянные домишки. Сиял золотыми главами собор, где час тому назад был отслужен торжественный молебен. Когда пели: «Возбранному воеводе победительная», дамы сморкались в надушенные платочки, генерал растрогался, и теперь ему казалось странным, что никто не провожает его, как героя. Никто! А ведь он знал, что сюда уже не вернется. Выполняя историческую миссию спасения России, можно быть уверенным, что благодарная родина не отпустит больше своего избавителя от большевизма в столь отдаленные и неприветливые края. Владивосток еще вспомнит о нем и пожалеет.