Лев Жданов - В сетях интриги. Дилогия

— Што ты… Да неужто… бедная! — сразу потемнев, откликнулась больная.

— Вот разрази меня Господь!.. С перепугу ль это она… Али назло, штобы своё доказать… взяла да и рассыпалась… да тройню… И все живы, слышь!

— А девку, што же… простили?

— Зачем её прощать… Пороть ещё будут, допарывать, как полегче ей станет! — успокоительно проговорила Салтыкова, не замечая, как волнуется больная. — Уж, что полагается, девка получит своё!..

— Нет… Нет… Не позволю… Простить… Не сметь!.. — порывисто заговорила Анна. — Бог за неё, видно, и меня карает… Пусть так её сошлют, не бивши!.. Скажи там Маслову али…

— Да што ты, государыня-матушка! — наконец сообразила Салтыкова. — Што с тобою!.. Никак, и, слёзки на очах! Скажу… скажу… Да ничего такого и не было!.. Все приврала я… Только бы потешить тебя малость!..

— Нет… Нет!.. Штобы не стегали… За меня пусть помолится девка та несчастная!.. Нет…

Нос в это время, видя, что Бидлоо настойчиво делает знаки Салтыковой, предлагая ей молчать, — снова выбежал из своего угла и завертелся перед постелью больной.

— Мьяу… мур-р… А Котишко-Мурлышко ноне по дворцу бегал… да што слышал, што видел!.. Мьяу!.. «Сам-то» с самою поссорился… Он-то ей…

Тут Нос, став на ноги, принял осанку Бирона и его голосом заговорил:

— «Надоела ты мне… Ишь, какая толстая да рябая! И прёт тебя, разносит во все стороны!.. Лучше б ты хворала, а государыне быть здоровой!» А она ему этак-то на ответ: «Известно, окроме государыни, ты ни жены, ни детей знать-ведать не желаешь давно!» — «И не желаю! Она — солнце в небе, а ты — истинная мразь! — Это герцог-то ей. — Я моей царице по гроб слуга. А ты мне ненавистна, жена постылая! Марш на место, сторожи: как там все при ненаглядной нашей… Хорошо ли да ладно ли!..» И-и поплыла моя утица… так, вперевалочку… — подражая походке герцогини, заковылял по комнате Нос. — Чай, и сейчас сидит поблизу, носом своим толстым клюёт спросонья. Уж и спать здорова, толстая корова!..

И он раскатился мелким смехом.

— Правда!.. Так ты все и слышал! — видимо довольная, спросила Анна, грозя шуту. — Чай, прилыгаешь больше половины, коли не все врёшь!.. А…

— Вот провалиться бы мне на том месте! — с забавной ужимкой отскочив назад, забожился шут. Потом сразу очень яростно, но негромко, чтобы не потревожить больную, закричал, как пёс, поставя свой хвост-опахало палкой… Тут же опустил его, выгнул спину горбом, зафыркал, замяукал, как озлобленная кошка, отбивающая пощёчинами нападение сердитого пса.

Анна полуприкрытыми глазами несколько мгновений следила за потешной сценой, изображаемой любимцем-шутом, и вдруг мгновенно уснула, как это теперь с ней часто случалось.

— Мья-яу!.. Фр-р-р… фр-р-р… Гау-гау! — сразу понижая голос, продолжал всё-таки гудеть Нос, зная, что если совершенно замолчать — больная немедленно проснётся. И только постепенно он прекратил своё представление, а вместо него повела негромкую, монотонную речь Салтыкова, нижа одно за другим слова, почти лишённые всякого смысла, лишь бы в чутком сне Анна слышала чей-нибудь говор…

Бидлоо вернулся к своему фолианту. Нос — забился почти под полог, в ногах кровати. Жизнь снова замерла в слабо освещённой опочивальне, если не считать невнятного бормотанья Салтыковой, напоминающего скорее жужжанье усталого, отяжелелого шмеля, чем живую человеческую речь.

Как раз в эту минуту Бирон, пройдя потайным ходом, проложенным в толстой дворцовой стене, очутился перед незаметным отверстием, «глазком», проделанным так, что из тёмного, узкого хода можно было видеть, что делается в опочивальне у государыни.

Найдя, что здесь все в порядке, герцог заглянул во второй «глазок», выходящий в смежный с опочивальнею покой, где его жена и Анна Леопольдовна сладко дремали на своих местах, а цесаревна вела тихий разговор с леди Рондо.

Приложив ухо к незаметному отверстию в стене, скрытому снаружи складками штофных обоев, Бирон старался разобрать: о чём толкует Елизавета с англичанкой, пользующейся у неё особым доверием. Но те, вероятно памятуя, что во дворцах и «стены имеют уши», — вели беседу так негромко и однотонно, что ни единого слова не вырывалось поотчётливее из общего невнятного жужжания двух сдержанных женских голосов, поочерёдно нарушающих полную тишину слабо озарённого покоя.

С досадой повернувшись, временщик направил на тёмную стену прохода со стороны опочивальни тонкий луч света из потайного фонарика, который и озарил ему тесный, извилистый путь в этом коридоре, проделанном в толще стены.

Различив небольшую скобу, Бирон нажал на неё. Повернулась часть стены, образующая в то же время заднюю стенку большого шкафа, стоящего в дальнем углу опочивальни Анны.

Стенка, пропустив фаворита в пустое пространство шкафа, повернулась на шпиле, управляемая пружиной. Бирон сунул свой фонарик в карман, нащупал внутреннюю скобу дверей шкафа, нажал — и дверь распахнулась.

Шут своим тонким слухом первый услышал шорох за дверью шкафа, прикрывающего потайной ход. Но он, хорошо зная, чья фигура сейчас появится в раскрытых дверях, только постарался лучше укрыться за складками полога от гостя, питающего особенное нерасположение к горбуну.

Бидлоо, увидев неожиданно появившегося герцога, хотя не удивился и не испугался, также зная тайну шкафа, но невольно нервно вздрогнул. Встал и отвесил почтительный поклон подходящему фавориту.

Салтыкова, продолжавшая в полусне машинально бормотать свои россказни, увидя Бирона почти у самой постели, и не задалась вопросом: как он появился здесь. Она вскочила и тяжело проделала обычный придворный реверанс.

Бирон, едва кивнув головою в ответ на поклоны, подошёл поближе к больной и стал прислушиваться к её тяжёлому дыханию. Потом обернулся к Бидлоо и с деланным участием, стараясь придать самое ласковое выражение своему гордому, надменному и грубому лицу, спросил по-немецки:

— Что… устали, любезный наш эскулапус!..

— Ваша высокогерцогская светлость… — начал было самым почтительным тоном опытный царедворец-врач.

— Э!.. Бросьте-ка вы эти величанья. Будем просто людьми! — нетерпеливо дёрнув головой, перебил Бирон. — То, что волнует и меня, и миллионы людей… здоровье нашей государыни — оно сейчас в ваших руках. Так что ж тут нам разводить церемонии… Сидите… И я сяду здесь! — опускаясь у столика и почти силой усаживая врача, продолжал Бирон. — А что книга?.. Пари держу: масонские бредни… Ну, так и есть! — кинув взгляд на заглавие и странные рисунки между текстом, решил герцог из конюхов и с дружественной укоризной покачал головой, глядя на смущённого врача.

— Неизменный мечтатель!.. Ну, а как наша дорогая государыня? — уже с настоящей тревогой быстро задал он вопрос, впиваясь взглядом в невозмутимого голландца. — Хуже… лучше ей?.. Только правду прошу говорить… Сейчас мне необходимо это знать для пользы государства. Понимаете. Говорите правду… хоть бы и самую плохую. Те не слышат! — кивая на Анну и Салтыкову, успокоил он смущённого таким прямым вопросом врача. — Они обе спят… Старуха бормочет что-то спросонок… А государыня, слышите, как дышит тяжело… Мне одному скажите… Больше никому… Что же вы молчите?.. Или… уж слишком дело плохо…