Лев Жданов - В сетях интриги. Дилогия

Девятого мая в большой церкви Зимнего дворца состоялось миропомазание принцессы Луизы, получившей при этом православное имя Елизаветы Алексеевны.

А на другой день происходило торжественное обручение Александра и Елизаветы-Луизы, причём сама императрица меняла кольца нареченным. Оба они, конечно, волновались, краснели, бледнели, представляли собою самую очаровательную пару и так и просились на картину в этот миг.

После обручения состоялся парадный обед. Императрица, Павел, Мария, оба внука и новонареченная великая княжна Елизавета сидели за особым царским столом на возвышении под балдахином… Залпы гремели во время тостов со всех верхов столицы, и колокола гудели целый день, как в Светлый праздник.

Щедро были награждены в этот же день все близкие к Александру лица… кроме республиканца Лагарпа. Фаворит Зубов как раз в эту пору успел восстановить императрицу против этого всем «чужого» человека, имеющего тем не менее сильнейшее влияние на своего воспитанника.

Зато остальные наставники остались довольны. Деньгами, чинами, лентами, поместьями и не одной тысячью «людских», «крестьянских душ» отблагодарила всемогущая бабушка за усердие и службу её любимцу-внуку.

В самый день обручения был оглашён список особого двора, назначенного Екатериной для Александра и его будущей жены. Шувалова была утверждена гофмейстериной молодой великой княжны. Три княжны — Мари, Софи и Лиза Голицыны, три очаровательных девушки шестнадцати, семнадцати и девятнадцати лет — были назначены фрейлинами к невесте.

Очень умная, известная при дворе чистотою нравов и силой духа, привлекательная, хотя и не красивая лицом, Варвара Николаевна Головина, тоже урождённая Голицына, давно уже была замечена Елизаветой-Луизой, и обе быстро сдружились.

Императрица была очень довольна таким сближением и теперь назначила мужа её, графа Николая Головина, гофмаршалом двора при обоих обручённых; таким образом, Головина стала самой близкой особой к молодой княжне, к их полному обоюдному удовольствию.

Граф Павел Шувалов, князья-тёзки Пётр Тюфякин и Пётр Шаховской явились камер-юнкерами при Александре, а юный граф Григорий Орлов и князья Горчаков и Хованский, тоже оба Андрея, заняли это же положение при Елизавете-Луизе. Три графа — Николай Толстой, личный друг Александра, Феликс Потоцкий и Василий Мусин-Пушкин — получили назначение камергерами при женихе; князь Егор Голицын, Алексей Ададуров и Павел Тутолмин — при великой княжне.

Не забыта и «нянька» Александра, госпожа Гесслер, попавшая в камер-фрау к невесте.

Никогда такой почести не оказывала императрица цесаревичу-сыну, законному своему наследнику, никогда не окружала сына подобным блеском ни до, ни после его браков…

Многозначительно стали покачивать многие головой, чаще замечаются таинственные толки и перешёптыванье во дворцах императрицы и цесаревича… Большое нечто затевается… И все, кому надо, даже догадаться успели, что это будет.

Помолодевшая, радостная, вся охваченная каким-то восторгом, Екатерина сияла все эти дни. Особенно радовало опытную правительницу, что одна новая совершенно черта вдруг проявилась в её новореченной внучке. Прелестный, очаровательный, даже немного слишком робкий ребёнок, каким она казалась всегда, сменился на глазах у всех в Луизе истинно царственной девушкой, прирождённой государыней, когда пришлось принять участие в торжествах обручения, выслушивать приветствия, поздравления и милостиво отвечать на них, сообразуясь с рангом и достоинством каждого отдельного лица.

Всё это великолепно выполнила Елизавета-Луиза.

— Знаете ли, я сама бы лучше не сумела сделать этого! — рассказывала всем и каждому императрица, повторяя без конца повесть об успехах своей новой внучки Луизы.

То же самое поспешила написать Екатерина и своим заграничным корреспондентам, начиная с родителей невесты и кончая, конечно, Гриммом, её «страстотерпцем» и «козлом».

С сыном и невесткой в эти дни тоже обращалась очень ласково государыня, невольно вызывая ответный отклик с их стороны.

Ясно глядели на землю небеса, весеннее солнце — и ясно, радостно шли дни в семье русской императрицы…

Двенадцатого мая выехала Екатерина в свою любимую летнюю резиденцию, в Царское Село. Дня через два туда же тронулись жених с невестой и весь их двор…

Павел с Марией и свитой ещё раньше вернулись в Павловск.

Веселье, затихшее в столице, вспыхнуло с новой силой здесь, в обширном старом дворце, в садах и парках царскосельских.

Пока действительно были веселы и счастливы все главные действующие лица царственного спектакля, который поставила на удивление миру Екатерина после тридцати лет славного царствования своего.

Однако уже и теперь какие-то полутени, полузвуки, как бы идущие вразрез общей гармонии, стали постепенно прорезаться для чутких ушей, мелькали перед зоркими глазами опытных дворцовых людей.

А таких немало во всём «придворном Петербурге», составляющем добрую четверть населения всей столицы. И стало их ещё больше сейчас, когда новый «молодой двор» прибавился к прежним: «большому» и «малому» дворам, к заднему дворику или «basse cour» самой Екатерины в лице её любимой камер-фрау Перекусихиной, двух дворецких — Тюльпина и знаменитого Захара Зотова, — дуры Даниловны и других. Затем идёт второй «птичник» фаворита Зубова, который с каждым днём захватывает всё больше и больше влияния. Здесь первую скрипку играет секретарь фаворита, Морков, иностранцы-дельцы — пройдоха Альтести, политический агент и сводник граф Эстергази, смелый де Рибас, музыкант-итальянец Джузеппо Сарти, граф Фёдор Головкин, любовник старухи Шуваловой, красивый и наглый, как обычно бывают люди такого сорта. Завистливый, злой, бесстыдный лжец и остряк, он одно время даже метил сам занять «заветное местечко» в сердце Екатерины. Но та его скоро разгадала, и неудачный честолюбец ограничился ролью прихвостня у признанного фаворита, утешился ласками толстой, но влиятельной и щедрой для любовников старухи Шуваловой. Отец и сын Штакельберги — примыкают сюда же.

Французские знатные эмигранты Шуазейль-Гуфье, Дотишан, Круссоль, Ришелье и, наконец, один из знатнейших немецких выходцев принц Нассау-Зиген, за собой ведущий других немцев без меры и числа, — эти люди, богатые алчностью, старыми дворянскими хартиями и поржавевшими доспехами, но бедные «фортуной», явились без всяких предрассудков в северную столицу, зорко глядят: где потеплее можно пристроиться? И в погоне за успехом словно играют «в четыре угла», перебегая от одного двора к другому. Но в Гатчину они попадают уже только по крайней нужде, раньше постучав в более позолоченные двери и потерпев там неудачу.