Елена Раскина - Час Елизаветы

– Какую подругу? – опешил д’Акевиль, от удивления ставший невежливым.

– Настеньку Шубину, – так же торопливо продолжила Елизавета, как будто д’Акевиль не мог не знать, кто такая эта Настенька. Впрочем, от женщины, только что отчаянно рыдавшей на груди у своего любовника, трудно было требовать логики.

– Ее высочество имеет в виду Анастасию Яковлевну Шубину, сестру своего бывшего ординарца, – вмешался в разговор встретивший д’Акевиля француз. Он, единственный в этом царстве эмоций, говорил бесстрастно и рассудительно, и Андре облегченно вздохнул – что ни говори, приятно встретить разумного человека в таком бедламе. – Сержант Семеновского полка Алексей Шубин был обвинен в государственной измене и сослан на Камчатку. Сегодня императрица Анна Иоанновна вызывала ее высочество к себе и сказала, что недовольна поведением друзей принцессы.

– Государыня сказала, что Настенька мутит Москву и бунтовщица похуже брата, – всхлипывая, продолжила Елизавета. – И что ежели Настя из Москвы по доброй воле не уедет, то проследует в Сибирь под конвоем… Спасти ее надобно, от гнева государыни укрыть! Во Францию увезти, как невесту вашу. А там, может, и под венец пойдете. Красавица она и умница, каких мало… – неожиданно добавила Елизавета, выбив из-под ног д’Акевиля и без того скользкую почву. Женитьба, да еще на русской опальной девице, никак не входила в его планы.

– Гарна дивчина! – поддержал свою возлюбленную статный красавец, и его карие глаза засветились добродушной усмешкой. – А уж Елисавет Петровна вас отблагодарит.

– В долгу не останусь! – Елизавета умоляюще взглянула на Андре. – Взойду на престол – червонцами долг отсыплю. А то и землицей в России: деревнями, крестьянами.

Слова про деньги и особенно про землю д’Акевилю понравились. Даже очень, почему бы и нет, в самом-то деле?

– Возьмите Настеньку с собой, сударь, – твердила Елизавета. – Должницей вашей вечной буду. Крест на том целую.

Она быстро прижала к губам висевший на шее крохотный крестик, и д’Акевиль задумался.

«А если это Фортуна? – промелькнуло у него в голове. – Если я схватил богиню удачи за край плаща? Принцесса Елизавета взойдет на престол, а я стану посланником Французского королевства при русском дворе. А если девица, за которую просит принцесса, окажется приятной особой, сдобной и сладкой, как все русские красавицы, то меня ожидает приятная дорога на родину. Жениться на ней я, конечно, не стану, но под свою опеку возьму. А может, и женюсь, если сладко в дороге будет…»

– Я согласен, ваше высочество, – ответил Андре после недолгих раздумий. – Где же ваша протеже? – Он заинтересованно оглянулся по сторонам, как будто пресловутую Настеньку прятали в соседней комнате.

– В Москве она, – улыбаясь, зачастила Елизавета, – а я вам к ней письмо напишу. Из Москвы и увезете невесту вашу. Алешенька, перо да бумагу принеси мне, ангел… – добавила она, обращаясь к любовнику, и тот сию минуту бросился исполнять ее просьбу.

Дальнейшее произошло так стремительно, что дипломат опомнился только за порогом Смольного дома. Ему всучили записку в мятом, надушенном конверте, затем Елизавета бросилась ему на шею и расцеловала в обе щеки, ее любовник крепко пожал руку, а лекарь-француз развязно потрепал по плечу.

Последняя ставка, сделанная д’Акевилем в русской игре, превратила его из прожигающего жизнь холостяка и ветреника в добродетельного жениха неизвестной русской девицы. Он отправился в Москву за невестой.

В Москве д’Акевиля охватили сомнения. Конечно, ставка была сделана, и еще в Петербурге удалось выправить выездной паспорт для будущей мадам д’Акевиль, но теперь дипломату представлялось совершенно невозможным тащить через границу в качестве багажа незнакомую и, возможно, некрасивую девицу. И даже если бы эта Настенька оказалась charmante и скучную дорогу удалось бы скрасить приятным флиртом, то д’Акевилю вовсе не улыбалось опекать мнимую невесту и в belle douce France.

Однако если бросить на произвол судьбы любимую подругу цесаревны, то последняя сделанная в России ставка сведется на нет.

Стало быть, багаж превратится в камень на шее и придется и в самом деле жениться. А женитьба казалась дипломату самым прискорбным проигрышем…

Дом Ирины Яковлевны Шубиной произвел на д’Акевиля впечатление то ли лазарета, то ли монастыря. Дом был переполнен жертвами прошлых и нынешних времен, а сама хозяйка – статная женщина в черном, узнав, что француз привез Настеньке письмо от цесаревны, чуть было не выставила его за дверь, но сдержалась и позвала племянницу. Через несколько минут томительного ожидания вместо хорошенькой барышни, которую рассчитывал увидеть дипломат, в гостиной появилось еще одно черное изваяние – только помоложе и поменьше ростом. При мысли, что придется ехать на родину с такой вот постной монахиней, д’Акевиль содрогнулся, но все же отпустил несколько галантных комплиментов по адресу мадемуазель Анастази и протянул письмо цесаревны.

И тут произошла приятная для дипломата метаморфоза – прочитав письмо, Настенька изменилась в лице, рассеялась серая и скорбная дымка, окутавшая ее лик. Изваяние ожило и превратилось в прекрасное существо незнакомой д’Акевилю породы. И при виде этой неведомой доселе красоты что-то дрогнуло в душе Андре: он забыл о проигранной русской игре, о сделанной напоследок ставке, он видел лишь Настеньку и ее внезапно открывшуюся ангельскую ипостась. Теперь ему представлялось невозможным уехать из России без этого превратившегося в нечаянное счастье груза. Д’Акевиль знал, что если Настенька не захочет уехать, то и сам он останется в России и наверняка сгниет где-нибудь в Сибири. Но для д’Акевиля не было больше ни неприятного, ни невозможного.

Дипломат не слышал, что именно гневно и обиженно выговаривала ему Настенька: у него не осталось ни слов, ни оправданий – и опомнился лишь тогда, когда в комнату вкатился какой-то кругленький потрепанный господин, оказавшийся соотечественником и другом его отца. И лишь бессвязные вопли этого господина, назвавшегося Пьером Дювалем, вернули д’Акевилю дар речи.

Из записок Пьера Дюваля:

«То, что произошло с семьей Шубиных за столь короткий срок, не поддается описанию, да я и не берусь описывать. Шубин-старший в могиле, Алеша – на Камчатке, а Настенька поселилась у Ирен и словно постриглась в монахини. Эта мадемуазель, любимица всей семьи, ходит мрачнее тучи и почти не разжимает губ. Теперь они с Ирен так походят друг на друга, что я живу словно в окружении теней: шум жизни замирает за порогом московского дома, где я поселился.