Елена Раскина - Час Елизаветы

– Не гневи Бога, князь, – сказала она, – и страдания от него не требуй. За свободу и жизнь благодари. Нельзя чужой крест против Божьей воли нести. Не тебе Наташину судьбу делить, есть у нее попутчик – князь Иван беспутный, и иных попутчиков ей не надобно. Ты, Александр Иванович, своим путем иди, а не на чужой сбивайся.

– Да где же он, путь мой, Елисавет Петровна? – в отчаянии воскликнул Барятинский, и этот вопрос показался Елизавете мольбой. – Никогда я таких, как княгиня Наталья Борисовна, не встречал! Подле нее побыть захотелось. Светом ее спастись.

– Своим светом спасайся, князь. Я вон подле Алешеньки отсидеться хотела, а нынче что? Сам знаешь… Стало быть, такая мне от Господа наука – спасения в самой себе искать. И ты, Александр Иванович, так же поступай, легче жить на этом свете будет…

Барятинский горько покачал головой, и цесаревна прочла в его взгляде отчаянную, злую решимость.

– В Сибирь за княгиней поехать хочешь? – спросила Елизавета и сама же ответила: – Не дадут тебе этого, князь. Ссыльная она, а ты – поднадзорный. Не выпустят тебя из Петербурга.

– Знаю, ваше императорское высочество, – безучастно согласился Барятинский, – и за свободу мою вас благодарю. Вы как лучше хотели. Только какая же это свобода? Одно мне осталось – ждать, пока вы воцаритесь и княгиню из Сибири вернете. Одного боюсь – долго ждать придется…

– А ты меня не торопи! – рассердилась Елизавета. – Когда мой час придет – сердцем почувствую. Ступай, Александр Иванович, и не взыщи – будет и на нашей улице праздник…

В ноябре 1741 года, в правление робкой племянницы грозной императрицы Анны, долгожданный праздник наступил: цесаревна стала государыней, а прапорщик Барятинский – майором. Вместе с чином ему было пожаловано небольшое именьице под Ярославлем и разрешение самолично привезти в Москву, на коронацию императрицы Елизаветы, княгиню Наталью Долгорукую. Наталью после страшной смерти князя Ивана содержали под караулом в Березове, а потом, в правление Анны Леопольдовны, освободили от ежедневного, унизительного надзора гарнизонных солдат, но из Сибири не вернули.

Когда Барятинский отправлялся в Березов за княгиней, Елизавета расцеловала его в обе щеки и велела возвращаться женихом. Она и не сомневалась в том, что несчастная овдовевшая женщина обратит внимание на блестящего кавалера, гвардии майора и ярославского помещика, которым теперь стал Барятинский. Да и свое собственное, а не жалованное имение было у князя в полном порядке. Елизавета приготовилась выступить в приятной роли свахи, но вышло все совершенно не так, как ожидала государыня…

Когда в Березове к Барятинскому вышла измученная, поблекшая женщина, лишь отдаленно напоминавшая хорошенькую Наташу Долгорукую, Александр Иванович сразу забыл трогательные и нежные слова, которыми собирался утешить княгиню. Наташа изменилась почти до неузнаваемости: она потеряла свою былую красоту, износила ее, как платье. Теперь у княгини Долгорукой было лицо узницы – бледное, измученное, строгое, навсегда лишенное прежнего беззаботного сияния. Она исхудала, под глазами появились морщины, на обветренных губах застыла скорбная улыбка.

Барятинский вконец растерялся и так бы и стоял в молчании и растерянности, если бы княгиня сама не предложила ему говорить.

– Я свободу тебе привез, княгиня, – сказал новоиспеченный майор и хотел показать Наталье Борисовне именной указ императрицы, но Долгорукая лишь безучастно махнула рукой.

– Свободу, – медленно, равнодушно повторила она, – свободу… Опоздал ты, князь. Мне свобода не нужна – умер Иванушка, казнила его императрица Анна. А он бы свободе порадовался…

– А ты разве не порадуешься? – удивился Барятинский.

– Сказала же я тебе, князь, – так же равнодушно, без тени радости или печали, повторила княгиня, – мне свобода не нужна.

– А детям твоим? – Барятинский тщетно пытался высечь из сердца княгини хоть искру оживления, но ничего не получалось. Да и день был серый, снежный, холодно-безучастный, как голос Натальи Борисовны.

Впрочем, при упоминании о детях щеки княгини слегка порозовели.

– Детям… – задумчиво протянула она. – Детям, может статься, и нужна. Двое у меня сыновей – Михаил и Дмитрий. Дмитрий болен – с детства в уме мешается, такое видеть довелось, что детскому сердцу не под силу. Сыновей моих в Москву увези, к брату – Петру Борисовичу Шереметеву, а меня здесь оставь…

– Не поеду я без тебя, – твердо, решительно заявил Барятинский, – видит Бог, не поеду. Велела императрица Елизавета Петровна тебя в Москву везти, долгожданной гостьей на ее коронации будешь. Государыня наша – тебе крестная сестра и былых услуг не забывает.

– А тебе, Александр Иванович, какой резон обо мне печалиться? – удивилась Наташа. – Отвыкла я от людской доброты… Давно отвыкла…

И тут Барятинский не выдержал. Десять лет он ждал этой встречи и теперь не мог променять ее на пустые, холодные слова. Двухметровый богатырь как подкошенный рухнул к ногам маленькой княгини, поцеловал подол ее изношенного платья, а потом стал говорить – быстро, решительно, сбиваясь и начиная снова.

– Так ведь я, Наталья Борисовна, тебя десять лет люблю. С той самой нашей встречи, когда руку твою поцеловал. В Сибирь за тобой хотел ехать – да не выпустила меня из Питербурха императрица Анна. Поднадзорным был. Не мне с покойным князем Иваном равняться – кто я перед ним? Только ты теперь одна осталась, и заступник тебе нужен. Руки твоей прошу, княгиня, сама государыня Елисавет Петровна тебя за меня сватать будет…

– Да как же ты можешь меня любить? – изумилась Наталья Борисовна. – Ты, Александр Иванович, меня не знаешь вовсе. Один раз видел, когда с поручением от цесаревны Елизаветы приходил…

– Так я встречу эту на всю жизнь запомнил! – Барятинский обнял колени княгини, и от такого напора она едва устояла на ногах. – Ждал, верил, весточки тебе в Березов передавал. Или не получала?

– Получала, – кивнула головой Наталья Борисовна. – Раз или два. Помню, плакала над ними. Радовалась, что на Руси еще добрые люди остались.

– Весь я твой, княгиня, – продолжал Барятинский, еще отчаяннее сжимая ее колени. – В мире этом холодном светом твоим спастись хочу.

– Нет у меня больше света, – ровно, безучастно сказала княгиня, – и красоты нет. Поиздержала я свою душу. В монастырь хочу уйти. Одно мне осталось – за упокой души мужа покойного молиться.

– Да не может того быть! – закричал Барятинский. – Молодая ты еще, и душа у тебя горячая. 25 лет всего!

– В Сибири, князь, быстро стареют – и душой, и телом, – ответила Наталья Борисовна. – Двадцать пять мне, говоришь? По земному счету, может быть, и так. Да только душой я – старуха. Пока в пензенских деревнях ссыльными жили – еще молодой была. Когда в Березов приехали – из последних сил держалась. Когда Иванушку арестовали да под караулом в Тобольск увезли – ждала, верила, что вернется. Детей растила. И еще долго, пока не знала, что Иванушку четвертовали, молодой была, а когда узнала – враз постарела.