Петр Сухонин - Род князей Зацепиных, или Время страстей и казней

— Отец, не кляни меня! Ведь я твоя, твоя дочь!

С этими словами она глухо зарыдала, колотясь головой о перекладину постели.

Умирающий вздрогнул. В толпе раздался глухой ропот.

— Прости, князь! Прости, батюшка барин! — говорили кругом. — Полно, Василий Дмитриевич, прости, — видишь, как исхудала, сердечная.

— Клянусь, отец, что я не изменю твоей воли, посвящу служение своё Господу, — говорила княжна. — Ты и там будешь знать, что воля твоя исполнена твоей дочерью и что она не уронила рода своего ни в чём.

— Да, — проговорил князь, — а кто мне отдаст слово моё?

— Ты свободен от этого слова, батюшка Василий Дмитриевич, — проговорила княгиня Аграфена Павловна. — Он женился, узнав, что Груша в монастырь пошла, а за него идти не захотела. А Марьина здесь нет, да и не будет, верно. Прости её, друг мой! Она молиться за всех нас будет! — прибавила она умоляющим, почти безнадёжным голосом. — Прости её!

— Несть пользы в раскаянии, егда ты не примирился с братом твоим, сказано в Писании, — говорил отец Ферапонт. — А ты в своей гордости оттолкнул от себя родную дочь свою! Прости её, и Бог простит тебя.

Отец Ферапонт замолчал и стал молиться.

Князь Василий Дмитриевич приподнялся, взглянул на образ и проговорил:

— Княжна Зацепина — и будет за Марьиным. Что скажу я предкам своим?.. Но да будет Его святая воля! — Князь перекрестился, потом обратился к дочери: — Снимаю с тебя твой грех, непослушная дочь! Прощаю и благословляю тебя! Да будешь ты счастлива, и да не укоряет тебя сердце твоё за твой грех ослушания. Не снимаю с тебя твоей воли; останешься ли ты в монастыре или выйдешь за человека, тобою избранного, да почиет на тебе Божие и моё прощение и благословение! Дайте мне образ, я благословлю её.

Исповедь кончилась. Отец Ферапонт читал разрешительные молитвы. Все стояли на коленях и плакали. Наконец отец Ферапонт приступил к святому причащению. Ещё раз умирающий сделал поклон всему предстоящему люду, прося прощения и отпущения, в чём виноват перед кем, и приступил к принятию Святого Таинства, примирённый с людьми и Богом.

Затем всех пригласили к слушанию благодарственного молебна. Все вышли и потом опять окружили его постель с поздравлениями и выражением надежды, что Бог, удостоив его принятия Святого Таинства, пошлёт ему облегчение. Больной очень устал и почти не в силах был говорить. Однако ж к вечеру он позвал Андрея и говорил с ним, завещая ему любовь и помощь братьям и сёстрам и сохранение преданий рода их. Он узнал, что брат сделал наследником всего своего имущества князя Андрея, и очень обрадовался, что имущество это значительно. При этом он сказал:

— Да, я знал, что брат в душе своей всегда был истинный Зацепин. Мы будем вместе лежать с ним.

Вечером над ним совершили обряд соборования, после чего он ослабел и уснул.

Ночью ему стало хуже. Он приказал жене позвать всех и просил отца Ферапонта благословить себя и начал читать отходную.

Отец Ферапонт надел епитрахиль, перекрестил его и начал.

Умирающий слабо и отрывисто повторял слова молитвы. Вдруг он замолк, затем вытянулся, вздохнул — и его не стало.

Так угас последний представитель тех начал, которые столько лет почили благословением над землёй Русской, — начал любви, взаимной доверенности и преемственного уважения к вековым преданиям родной старины.

«Вот тоже смерть, тоже спокойная, твёрдая смерть мужа! — думал про себя Андрей Васильевич, стоя за двумя гробами, отца и дяди, во время похоронного служения. — Оба умерли, смотря смерти прямо в лицо. Но какая разница? Один хотел, кажется, до дна выпить всё, что давала ему здешняя жизнь; другой думал только о будущем. Ясно, что у последнего была почва, на которой он мог основывать свою надежду; у первого же не было ничего. Кто же из них прав?»

Через минуту он отвечал сам себе: «Чтобы решить этот вопрос, прежде всего нужно быть человеком самому. Нужно самому проверить, на что именно мысль о жизни человеческой может и должна опираться. Но вопрос этот должен быть решён не только в отвлечённом смысле, но в смысле отношения человека к обществу, к его жизни и требованиям. После похорон еду в Париж и постараюсь найти разрешение всему, на что должна опираться истина. Притом на мне лежит обязанность выполнить последнюю волю дяди».

Но едва схоронили прах двух Зацепиных, как ему, прежде своего отъезда, пришлось разрешать вопрос сестры. Оставаться ли ей в монастыре или выходить замуж за того, кого отвергал её отец, но кого потом, благословляя её, он дозволил ей признать своим суженым?

Речь шла о молодом человеке, прекрасном, образованном, бывшем учителе её братьев, а теперь занявшем в военной службе весьма почётное положение — инструктора, как бы его назвали нынче; о молодом человеке, самая фамилия которого показывала, что он уж никак не родовой потомок древних имён.

— Как ты думаешь, отец и брат? — спросила его сестра Аграфена Васильевна, стоя перед ним с видом просительницы.

— Право, не знаю, что и отвечать, моя милая! Полагаю, что во всех родовых фамилиях встречалось подобное. Особенно если ты думаешь, что будешь с ним счастлива и что с его стороны ухаживанье за тобой было не только пустым донжуанством. Знаешь, я думаю: выходи за него замуж будто против нашей воли, а потом мы простим. Тут будет ему испытание, потому что он невольно может подумать: «А как не простят?» Если любит искренно — на этом не остановится, а не любит, то, по-моему, не стоит и говорить!

Сестра обняла брата и поцеловала. Она в тот же день скинула монашеское платье. В своём Марьине она была уверена.

Проезжая Москву, Андрей Васильевич узнал о положении дел в Петербурге; узнал, что великая княгиня-правительница теснее сблизилась с Линаром, чем покойная государыня была с Бироном; что всюду говорят о фиктивном браке графа Линара с Юлианой Менгден как о деле решённом. Узнал, что немцы всё царствуют… Говорили всё это явно; говорили, что великая княгиня думает объявить себя императрицей, царствующей совместно с своим сыном, и что её дочери получат титулы великих княжон. Обо всём этом судилось и говорилось. В ответ на этот разговор Андрей Васильевич, как и все русские люди, спрашивал себя с тоскою и грустью: «Чего же ждать?»

Андрей Васильевич уполномочил принимать дела и имения после дяди и отца своего поверенного, поручив ему в сомнительных случаях обращаться к матери, и писал к нему, а сам, не заезжая в Петербург, уехал в Париж учиться и веселиться, как он говорил тем, кто спрашивал его о цели поездки.

Настояния, с которыми обратились к цесаревне Елизавете о выходе замуж за принца Людвига Брауншвейг-Люненбургского, не вели ни к чему. Цесаревна отказала, твёрдо и настойчиво повторяя свой отказ, как к ней ни приступали со всех сторон. Ни угрозы, ни уговоры не помогали.