Грегор Самаров - При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Брокдорф широко раскрыл глаза. Он поднял голову и глубоко вздохнул. Лукавая улыбка заиграла в уголках его рта.

— Вы, ваше сиятельство, можете быть убеждены, — сказал он, — что я с неутомимым рвением буду делать всё, чтобы стать достойным столь милостивого внимания и иметь возможность услужить великой государыне. Разумеется, из-за незнания здешних порядков я буду нуждаться в инструкциях относительно моего образа действий...

— Вы получите их, и нам всегда будет известно, добросовестно ли и точно исполняете вы их, — ответил граф Шувалов. — С другой стороны, — продолжал он, — когда вы будете приняты в свиту его императорского высочества, может быть, будут пытаться склонить вас к какому-либо иному намерению... Её императорское высочество великая княгиня Екатерина Алексеевна, обладающая исключительными миловидностью и умом, относительно некоторых вопросов придерживается мнений, не всегда разделяющих намерения государыни императрицы, и, конечно, старается внушить их своему супругу.

— Что касается меня, ваше сиятельство, — воскликнул Брокдорф, — то вы можете быть уверены: ни красота, ни ум великой княгини не заставят меня позабыть о том, что здесь, в России, лишь её императорское величество государыня императрица вправе карать и... миловать, — прибавил он, низко склоняясь.

Шувалов удивился такой сметливости Брокдорфа, вместе с тем в нём родилось и чувство брезгливости к этому голштинцу.

— Отлично, — сказал он, — я вижу, что вы вполне усвоили себе обязанности, которые вам предстоит принять на себя во исполнение воли её императорского величества, и я думаю, что мы можем взять на себя ответственность и не препятствовать вашему приближению к особе великого князя... Прочность вашего положения, которое вы, несомненно, приобретёте при его императорском высочестве, будет зависеть от того, с каким усердием и благонадёжностью вы будете действовать. Итак, вы можете явиться к его императорскому высочеству, теперь вы не встретите препятствий к этому, — заключил Шувалов, подымаясь с кресла. — Но впредь даю вам добрый совет держать язык за зубами и не показывать на заставах великокняжеских писем!

Затем Шувалов и Брокдорф вернулись в гостиную, где Браун и Клара всё ещё любовались колье, теперь уже украшавшим шею Марии. При появлении Шувалова Клара и Браун почтительно поспешили к нему навстречу.

— Господин Брокдорф сообщил мне о своих планах, которые привели его в Петербург, — сказал Шувалов. — Надеюсь, что они исполнятся, а вы, господин Браун, будьте так добры предоставить себя в распоряжение барона... Теперь, милая Машенька, прикажи накрыть ужин, а пока, дабы убить время, я хочу сыграть с вашим другом партию в экарте.

Браун тотчас же вышел распорядиться об ужине, а Клара придвинула к софе маленький столик с перламутровой и золотой инкрустацией и подала карты. Граф Шувалов сел на край софы возле Марии Рейфенштейн. Брокдорф опустился на стул против него и по приглашению графа смешал карты.

— Сдавайте, — сказал граф Шувалов. — Я привык играть по тысяче рублей партию, — небрежно бросил он. — Вы согласны?

Брокдорф беспокойно огляделся и пробормотал:

— Ваше сиятельство, простите, но я, право, не знаю, имеется ли у меня с собой такая сумма. Я не рассчитывал на честь играть с вами, ваше сиятельство.

— Это ничего не значит, — улыбаясь, прервал его граф Шувалов, — с меня достаточно и вашего слова.

Брокдорф дрожащими руками сдал карты. Красавица Мария тоже привстала и, обняв графа, стала наблюдать за игрой.

Граф Шувалов, казалось, был больше занят сидевшей возле него красавицей, чем картами. Он то и дело ошибался и в несколько минут проиграл партию. Но это нисколько не огорчило графа. За первой партией последовала вторая и третья. Брокдорф выиграл и их.

Браун вернулся к играющим и сообщил, что ужин подан. В тот же миг стена раздвинулась, и обнаружилась маленькая столовая, посреди которой стоял стол, украшенный живыми цветами и редкими фруктами.

— Вы в другой раз дадите мне реванш, — сказал граф Шувалов, поднимаясь из-за карточного стола. — Уплатите барону три тысячи рублей, проигранные мною, — обратился он к Брауну, а затем обнял гибкий стан Марии и вместе с нею и Кларою направился в столовую.

Браун между тем достал из бумажника три чека, по тысяче рублей каждый, и передал Брокдорфу. Сияя, барон опустил их в карман своего зелёного камзола.

Сели за стол. Брокдорф положительно утопал в упоительном восторге. Перспектива, вдруг открывшаяся перед ним, далеко превосходила все его надежды. Под влиянием вина, неустанно подливаемого ему то Брауном, то Кларой, барон постепенно хмелел, язык его развязался, и он стал сыпать глупыми шутками, развеселившими небольшое общество.

Наконец граф Шувалов поднялся и сказал:

— Уже довольно поздно, и наш милый барон, наверное, нуждается в отдыхе... Проводите его домой, дорогой Браун.

Слуги закутали Брокдорфа в его необъятную шубу. Он сел в сани Брауна, и они стрелою понеслись обратно к гостинице Евреинова. Морозный воздух, видимо, привёл в окончательное замешательство мысли Брокдорфа, опьянённого тонкими винами и радостью по поводу столь удачного дебюта: уже сани остановились перед гостиницей, а он всё несвязно бормотал и едва ли знал, где он находится. Два лакея помогли ему подняться в комнату, и здесь Браун распрощался с ним, обещав на следующий день наведаться.

Брокдорф довольно неуверенно объяснил лакеям, что больше не нуждается в их услугах. Оставшись один, он сделал попытку раздеться, но усталость превозмогла его — он упал на кровать, и через несколько минут из-за тяжёлого шёлкового полога донёсся громкий храп.

В то время как Брокдорф развлекал красавиц сестёр Рейфенштейн и столь неожиданно встретился там с первым сановником Российской империи, Ревентлов отправился на русскую половину евреиновского дома. Комната с камином была почти пуста, только несколько крестьян за столами вдоль стен пили сбитень. За буфетной стойкой стояли скучающие половые, а возле кипящего самовара сидела Анна Михайловна. Увидав входившего голштинца, она с лёгким радостным восклицанием поднялась из-за стойки и радушно пошла ему навстречу. В мягком полусвете комнаты она казалась ещё красивее и милее, чем при свете дня, и пламя камина, отражаясь в её больших выразительных глазах, делало их блеск очаровывающим.

— Вы пришли в нашу избушку? — сказала она на слегка ломаном немецком языке. — Я думала, что на другой половине вы со своим другом будете чувствовать себя уютнее, ведь там к вашим услугам всё, к чему вы привыкли у себя на родине.

— Я пришёл поблагодарить вас, мадемуазель, — ответил Ревентлов.