Грегор Самаров - При дворе императрицы Елизаветы Петровны

Европейская часть гостиницы Евреинова, куда теперь прошли через крытую галерею наши знакомые, представляла собою совершенно иной вид. Широкие коридоры были устланы французскими коврами, в верхний этаж вела каменная лестница. Двери номеров по обеим сторонам коридоров отличались чистотой отделки.

Во втором этаже Евреинов открыл для своих гостей две соседние комнаты, обстановка которых была так элегантна и комфортна, что впору была бы Лондону или Парижу. Мягкая мебель, большие кровати за шёлковыми занавесами, элегантные туалетные столы и умывальные приборы, огромные зеркала, яркое пламя в нарядных мраморных каминах придавали уют комнатам и наполняли их желанным теплом.

— Вот это и совсем хорошо! — воскликнул Брокдорф, рассматривая отведённую ему комнату. — Здесь мы отлично отдохнём с дороги. Сейчас мы переоденемся и отведаем вашу кухню, господин Евреинов. Надеюсь, вы не забыли позаботиться об обеде?

— Всё готово, — ответил Евреинов. — Мой повар — француз и, надеюсь, угодит вам. Как прикажете, подать вам ужин сюда или вы спуститесь в залу?

— Что там за общество? — спросил Брокдорф, принимаясь раскрывать свои чемоданы.

— Большею частью иностранцы, — ответил Евреинов. — Впрочем, иногда и наша придворная знать оказывает мне честь своим посещением... Но большинство посетителей — англичане, французы и немцы.

— Отлично! Через час мы будем.

— Я распоряжусь, — произнёс Евреинов и с низким поклоном удалился.

Ревентлов подошёл к окну и через двойные рамы Стал смотреть на шумное движение по Неве, но его мысли, видимо, были заняты совершенно иными картинами, так как он испуганно вздрогнул, когда Брокдорф окликнул его:

— Идите к себе в комнату, дорогой барон... У нас ещё хватит времени любоваться... Теперь прежде всего нужно освободиться от грязи и привести себя в человеческий вид.

Поторопитесь, так как я адски проголодался, а затем мы побеседуем о наших будущих планах.

Брокдорф уже был полураздет. Ревентлов тотчас же прошёл к себе в комнату и последовал доброму совету своего нового приятеля.

Ревентлов довольно быстро покончил со своим туалетом и, когда подошёл к большому зеркалу, чтобы бросить последний взгляд на свою внешность, не мог подавить самодовольную улыбку. Простой серый, без всякого шитья кафтан с большими перламутровыми пуговицами выгодно подчёркивал его тонкую талию и широкие плечи, выглядел на нём элегантно и достойно, галстук из тончайшего батиста был безупречно повязан, ослепительно белая манишка и манжеты нисколько не пострадали от долгого пребывания в дорожном сундуке. Белокурые, вившиеся от природы волосы барона были зачёсаны назад и заплетены в косичку, едва заметный слой пудры не изменял природного цвета волос. Его красивое лицо слегка обветрилось в дороге, но это послужило лишь к выгоде молодого человека, придав ему мужественный вид. Словом, зеркало отразило во всех отношениях безупречного кавалера.

Появился слуга и принёс два больших канделябра с зажжёнными свечами, так как солнце короткого зимнего дня уже скрылось за горизонтом и стало темно, хотя жизнь на улице шла всё так же шумно и весело и движенье по льду Невы нисколько не уменьшилось. Повсюду зажглись смоляные факелы и фонари на длинных палках, и под ярким светом искрился свежий снег.

Ревентлов прошёл в соседнюю комнату. Брокдорф заканчивал туалет. Из зеркала вытягивалась нескладная, чрезвычайно длинная и худая шея, повязанная пёстрым шёлковым галстуком, казалось, едва выдерживала тяжёлую и слегка приплюснутую голову, которую голштинец то наклонял вперёд, то поводил ею из стороны в сторону. Это свойство придавало взору его маленьких пронзительных глаз не то робкое, не то настороженное выражение. На нём были жилет из серебристого шёлка и панталоны зелёного бархата; жёлтые шёлковые чулки, подхваченные вышитыми серебром подвязками, подчёркивали узловатость ног. Пряжки на башмаках, украшенные поддельными богемскими камнями, невольно останавливали взор каждого на огромных плоских, слегка вывернутых в стороны стопах голштинца. Брокдорф был занят напудриванием своего парика, но, услышав шум шагов, обернулся и пренебрежительно окинул вошедшего.

— Вы слишком простоваты, мой юный друг, даже чересчур просты, — укоризненным тоном произнёс Брокдорф. — Это годится в Германии... дома, где каждый вас знает, но здесь, в этой полуварварской стране, необходимо помнить пословицу, что «по платью встречают». Здесь нужно показаться во всём блеске, чтобы произвести здесь впечатление. Очень мало уважения будет к земляку и подданному нашего великого герцога, если тот предстанет в столь неказистом виде, как вы.

— В сундуке у меня есть ещё несколько расшитых камзолов, и если мне удастся получить доступ ко двору его императорского высочества, то, надеюсь, ему не придётся пожаловаться на своего преданнейшего и почтительнейшего слугу, — скромно возразил Ревентлов. — Для гостиницы вполне годится и этот.

— Если вам удастся получить доступ ко двору?! Вы получите доступ, я приведу вас и представлю его императорскому высочеству, — надменно произнёс Брокдорф. — Вы мне пришлись по душе, и я верю, что вы не отплатите мне чёрною неблагодарностью, как это, к сожалению, нередко случается. Смотрите, — вдруг отвлёкся он и приподнял свой парик, пробор и локоны которого как-то неестественно блестели, — полюбуйтесь моим изобретением. Волосы укреплены на тончайшей стальной проволоке. Не говоря о том, что локоны не нуждаются в постоянной подвивке, металл придаёт голове своеобразный, неподражаемый блеск.

Брокдорф повертел пред носом Ревентлова свой парик, и в самом деле сделанный из тонкой проволоки. Вид этого странного головного убора был оригинален, но далеко не так привлекателен, как предполагал Брокдорф, он придавал лицу одеревенелое, похожее на маску выражение.

Ревентлов с величайшим изумлением рассматривал изобретение Брокдорфа, но не мог выдавить из себя комплимента. Однако барон, по-видимому, вовсе и не нуждался в этом. Он гордо надвинул на лоб свою куафюру, так что та совсем закрыла низко росшие волосы немца, затем он надел камзол зелёного бархата, с густо расшитыми серебром отворотами и грудью, и, наконец, нацепил сбоку шпагу, позолоченный эфес которой был, так же как и пряжка на башмаках, усыпан поддельными богемскими камнями.

Едва Брокдорф покончил со своим туалетом и окинул его довольным взглядом, в дверь раздался тихий, осторожный стук, и на пороге комнаты появилась странная мужская фигурка. На вошедшем был чёрный широченный кафтан, в складках которого он совершенно потерялся; спина была совсем скрючена, как у старика, хотя по смуглому лицу с живыми восточными чертами ему можно было бы дать от силы лет сорок пять. Легко было предполагать, что согбенность никак не следствие дряхлости, а скорее результат стараний всегда и всюду принимать вид смирения. Нижняя же часть лица совсем заросла чёрной как смоль бородой, тщательно расчёсанной надвое. Глаза под высоким, покатым лбом так глубоко запали в глазницы и были прикрыты такими густыми бровями, что смотрели словно из засады. Перебирая в руках свою бархатную шапку, пришедший едва слышными шагами и сгибаясь всё ниже и ниже прошёл на средину комнаты. Его взор вопросительно скользнул по молодым людям. Наконец он робко и почтительно заговорил: