Валериан Светлов - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Редкие солнечные дни были исключением, а то все время шел мелкий и частый дождь, испортивший вконец улицы города. Да и солнце уже не грело, а светило бледным, холодным блеском, свидетельствуя о скором приближении зимы.

В этот день, однако, солнце показалось с утра, и главные аллеи сада были настолько в порядке, что по ним можно было гулять. Но ветер дул с взморья, вода в реке прибывала, молодые еще деревья гнулись и сыпали желтыми и червонными листьями на аллею. Ветер проносился между ветвями и жалобно гудел в них, точно завывая отходную песню.

И это осеннее настроение мало-помалу передавалось Марье Даниловне. Ей вдруг сделалось как-то тоскливо и жутко…

Она почти всегда гуляла в саду одна, без сопровождения Акулины, которая должна была ее ждать снаружи, у решетки, на набережной Невы.

Марья Даниловна решила уже выйти из сада, чтобы направиться домой, как вдруг на одном из поворотов аллеи перед ней будто вырос мужчина, тщательно закутанный в длинный темный плащ. Широкая мягкая шляпа была надвинута на самые глаза, так что лица его почти не было видно, кроме гладко выбритого подбородка.

Она в изумлении остановилась, так как он преградил ей дорогу, очевидно, с намерением не пропустить ее. Несмотря на явно выказываемое ею нетерпение, он не двигался с места, а когда она сделала попытку обойти его, он сделал шаг в ту же сторону, как и она…

Тогда она остановилась, скрестила на груди руки и сказала ему:

— Кто ты и что тебе от меня нужно?

Он приподнял шляпу. Два жгучих черных глаза смотрели теперь на Марью Даниловну.

Она мгновенно узнала их и вздрогнула от неожиданности и неприятного чувства, прошедшего по ее душе.

Она была так далека мыслью о представшем перед нею человеке, так глубоко забыла его, что ей показалось, что будто перед ней стоит выходец с того света, привидение загробного мира.

— Это ты… ты… — беспомощно бормотала она, озирась вокруг и ища помощи.

— Да, это я, — ответил цыган, и злая усмешка искривила его красивые губы. — Только ты напрасно оглядываешься. В саду никого нет в эту погоду и до калитки очень еще далеко. Мы здесь одни, и нас никто не увидит.

Марья Даниловна с изумлением всматривалась в него.

За время своего пребывания в Петербурге он очень изменился, похудел, побледнел, и кожа его лица уже не была такого смуглого, бронзового цвета, как несколько лет тому назад, когда она его видела впервые в саду стрешневской усадьбы.

И одежда его была иная, приличествующая городскому, столичному жителю. Он казался уже не таким дикарем, как прежде, но если он ей когда-нибудь и нравился, то теперь уже не производил на нее никакого впечатления, а напротив, был скорее ей жалок, как бывает жалко оригинальной, колоритной картины, утерявшей весь свой прежний блеск и всю свою оригинальность под кистью неопытного и бездарного реставратора.

— Так что же тебе от меня нужно? — вызывающе заговорила она. — Надеюсь, ты забыл о тех глупых требованиях, с которыми когда-то приставал ко мне? Я вижу, внешность твоя изменилась, — насмешливо продолжала она, презрительно оглядывая его с ног до головы и видя, как он смущается и свирепеет под этим оскорбительным взором. — Но ежели ты изменил одежду, то, конечно, изменил и свою дикую, необузданную душу?

Сказав это, Марья Даниловна отвернулась от цыгана и двинулась вперед, но должна была остановиться…

— Я не пущу тебя! — вдруг сказал он ей, заметя ее движение. — Ты должна выслушать меня. Да, я изменил одежду, но душа цыгана не меняется так легко, как одежда. Да, я все тот же и пришел требовать от тебя старого долга.

— Ах, — ответила она, — ты шутишь! Я вижу, что ты выучился хорошо говорить за это время, но ты не выучился шутить. Скучно повторять одно и то же. Забудь меня.

— Забыть?.. — сильно проговорил он. — Забыть? Забыть тебя, которая вырвала меня из моего родного табора, как негодную полевую траву? Забыть тебя, которая лишила меня свободной кочевой жизни под светлым небом, в степях зеленого цвета у синих вод моря или широких рек? Забыть тебя, которая лишила меня солнца и воздуха и заставила столько времени скитаться в этом городе, где нет летом ночей, а зимой ночь тянется вдвое? Никогда не забыть мне тебя, никогда!

Алим от волнения смолк на несколько секунд и затем продолжал:

— Мирно и счастливо жил я у очага вместе с моею матерью, которая умерла теперь там, далеко, от огорчения, потому что я был свет очей ее, опорой ее старости! Разве ты думаешь, что у нас в таборе не было красивых девушек, которых я бы мог любить? Разве ты думаешь, что они не полюбили бы меня? Но я бросил табор, бросил мать, бросил степи и солнце и небо, к которым привык, под которыми родился. И все для тебя! Для тебя одной! Да, для тебя я отдал все это. И я не жаловался бы, ежели бы ты сдержала свое слово. Я бы радостно променял и солнце, и небо, и очаг на твою любовь. Но ты обманула меня!.. Ты насмеялась надо мной! Ты заставила меня убивать людей, поджигать дома, красть деньги…

— Ну, к этому тебе, я думаю, не привыкать стать… — злобно сказала она, прервав его речь.

— Не суди по себе, — остановил он ее.

— Как ты смеешь? — негодующе вскрикнула она.

— Я все знаю, — твердо и внушительно проговорил он.

— Все? Что именно?

— Все. И про ценное ожерелье, и про светлейшего, и про любовь к тебе царя. Я все знаю.

— Тем лучше, — спокойно проговорила она и дерзко поглядела ему в глаза. — Ежели ты знаешь даже только одно— про любовь царя ко мне, то чего же ты хочешь? Мне стоит только донести губернатору о твоих дерзких речах, и ты не только не увидишь своих степей, но даже и здешнего холодного солнца.

— Я не боюсь твоих угроз. Светлейший — враг твой, и ты меня им не испугаешь. Он примет меня и выслушает охотно все, что я расскажу ему про тебя и твою прошлую жизнь.

— Он никогда не примет тебя. Прежде чем ты сделаешь это, тебя здесь не будет. Я попрошу царя, чтобы тебя запрятали в каземат.

— Что запрятать в каземат, надо поймать меня прежде.

— Это не так трудно. Я узнаю, где ты скитаешься по столице.

— Я нигде не скитаюсь, и, чтобы не трудиться тебе, я скажу тебе, что я служу при дворе.

— При дворе!..

— Да, при дворе.

Марья Даниловна расхохоталась.

— Ну, вот… — сказала она. — Эта шутка мне больше нравится. Так бы ты и всегда шутил, оно было бы куда веселее.

— Я не шучу. Я служу кузнецом в царской кузнице, и царь знает меня и одобряет мою работу. И все вельможи знают меня. И полковник Экгоф, который управляет кузницей, знает меня.

Он насмешливо взглянул на нее.

Она вздрогнула.

«Так он знает даже про мои отношения с Экгофом?» — промелькнуло у нее в мыслях, и она почувствовала страх…

— Кончим разговоры, — наружно спокойно произнесла она.