Валериан Светлов - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Добро, спасибо, князь! Спасибо, други! — ласково улыбаясь, проговорил царь. — Спасибо на добром слове!

Царь Алексей Михайлович в такие дни веселых торжеств тоже не любил отставать от других и выпивал изрядное количество вина и браги. Его ласковые глаза понемногу стали терять свое обычное приветливое, всегда несколько смущенное выражение и становились тусклыми; на губах заблуждала хмельная улыбка; но его голос был все гак же тих, когда он обращался с шутками к своим ближним боярам.

Пир был в самом разгаре, когда князь Джавахов подошел к Пронскому, сидевшему недалеко от царя, и попросил его на минутку отойти в сторону, так как у него к нему было дело.

— Какое такое дело? — с неудовольствием спросил Пронский, но, взглянув на грузина, вспомнил, что, может быть, тот принес ему весть от царевны Елены Леонтьевны, а потому, вставая со скамьи, проговорил: — Пойдем, что ли!

Они отошли немного в сторону, и Леон, слегка путаясь от смущенья, стал объяснять князю, что любит его дочь, княжну Ольгу, что она тоже любит его и что они просят разрешения обвенчаться.

Пронский насупился и мрачно уставил на юношу свои холодные серые глаза. Когда же Леон кончил и стал ждать ответа, князь громко рассмеялся:

— Вот как! Губа-то у тебя не дура: ишь ведь какую кралю высмотрел! Дочь князя Пронского, внучка Репниных, невеста Черкасского, чем не пара… захудалому горному князьку…

— Князь! — гордо возразил Леон. — Я тебе прощаю эти слова, потом что ты отец девушки, которую я люблю…

— Нужно мне твое прощение! — надменно возразил Пронский. — А моей дочери тебе не видать как своих ушей.

— За что же, за что, князь, ты хочешь убить нас?

— Она невеста уже чуть не повенчанная, потому что обручилась с Черкасским.

— Насилием обручили ее! — крикнул Леон.

Пронский сверкнул на него глазами.

— Не твое это дело! — прошептал он и отвернулся к Леону спиной.

— Это твое последнее слово? Смотри, потом не раскайся?

— Ты еще грозить?! — презрительно усмехнулся Борис Алексеевич и, не взглянув на грузина, отошел к столу.

Леон судорожно схватился за рукоятку кинжала, но вдруг почувствовал на своем плече чью-то руку и быстро обернулся. Возле него стоял боярин Милославский.

— Что, князь, от ворот поворот получил? — Он рассмеялся мелким, дробненьким смешком. — Эка, хватил! Засватал дочку князя Пронского!..

— Чем же я хуже вашего князя Черкасского, этого старого развратника и разбойника? — спросил Леон.

— А тем хуже, что рода ты бедного да чужого. Что, небось, у тебя, кроме этого самого кинжала, ничего и за душенькой нет?

— Как нет? Сакля есть, земля есть, виноградник есть, — горячо запротестовал Леон.

— Велика невидаль — твоя сакля! — произнес Милославский с легким презрением. — У Черкасского таких курных изб и счета нет. Виноградник тоже! Эх ты! Вот где у тебя богатство, — указал он на сверкавший у пояса Леона кинжал. — Хочешь, я за него тебе вотчину в Вологде отдам, триста душ, усадьба?

Леон отшатнулся, пугливо схватился за рукоятку и отрицательно покачал головой:

— Нет, нет, я не отдам.

— Или слыхал, что он дороже стоит? Ну что же, я вторую вотчину отдам, под Новым городом… А если у тебя будут таких две вотчины, то и князю Пронскому не стыдно будет отдать за тебя свою дочь. Что же, идет, что ли?

— Ты говоришь… князь Пронский отдаст тогда? — вздрагивающим голосом спросил Леон.

— Непременно отдаст, — уговаривал юношу искуситель, — ты же знатного рода, только беден малость.

— Ольге и мне хватит…

— Так-то оно так, да князю-то Пронскому побольше надо. Жаден он! Так как же, князь, отдаешь, что ли? Мне тебе услужить охота, а вещь эта самая, на что она мне? Так, безделица. По рукам, что ли?

В душе молодого грузина происходила мучительная борьба. Он знал жадность русских бояр и не сомневался, что Милославский вовсе не из дружеской услуги покупает у него кинжал, а, значит, он действительно ценный, если он дает за него целых две вотчины. Но отдать родовую вещь, которую ему завещал отец, а отцу — целое поколение, на это Леон не решался, хотя ценой такой мены и получил бы руку любимой девушки.

Милославский заметил его колебания и старался поскорее окончить выгодную сделку.

— Ну что же? Согласен? Давай кинжал и пойдем, выпьем на радостях.

— А вотчины? — спросил Леон.

— Гм… вотчины? Ну, купчую на них мы завтра сделаем!

— Если завтра, — решительно произнес Леон, — тогда и кинжал завтра отдам. Вишь, думаю сперва с отцом посоветоваться.

— Ин будь по-твоему, советуйся! — проговорил Милославский и как-то загадочно усмехнулся. — А после того приходи ко мне.

Милославский и Леон разошлись.

Пир продолжался, и гости все больше и больше пьянели; бубны и барабаны неистово звенели, а скоморохи и плясуньи выбивались из сил, притоптывая ногами и выворачивая руки. Кравчие появлялись с новыми братинами, слуги вносили все новые и новые блюда с самыми причудливыми яствами.

Князь Орбелиани и Леон, пошептавшись друг с другом, первые ушли с пира, никем не замеченные.

Царевна Елена Леонтьевна недавно встала, открыла окно и задумалась, глядя на ясное голубое небо. Думала ли она о своей родине, вздыхала ли о знойном солнце, или ее сердце заныло при воспоминании о безвестно пропавшем в Персии муже? Она и сама не сумела бы ответить на эти вопросы. По всей вероятности, все это входило элементами в ее тоскливое настроение, в ее грусть, овладевшую на далекой чужбине.

Долго стояла царевна у окна, устремив задумчивый взор в синюю даль, пока легкое прикосновение к плечу не заставило ее вздрогнуть и быстро обернуться.

— А, это ты, Нина? — ласково проговорила она, узнав княжну Каркашвили. — Что, дитя? Ты так бледна, так печально глядят твои глазки! Что с тобою?

— Я не о себе пришла с тобою говорить! — тихо ответила девушка.

— А о ком же? — изумленно спросила царевна. — Ну, говори же! Да подыми же свою голову, посмотри на меня! — И она, взяв девушку за подбородок, насильно подняла ее лицо, вспыхнувшее под ее пытливым взглядом.

— Пусти, — высвободилась из ее рук княжна, — я пришла спросить, скоро ли мы уедем домой из этой холодной, страшной страны к себе, под наше синее небо, под тени наших развесистых платанов, в наши лиловые горы? Скоро ли мы уедем? — с тоской произнесла молоденькая княжна и заломила руки.

— Дитя! — грустно возразила царевна. — Разве мы с тобою птицы, чтобы лететь, когда захотим и куда захотим?

— Мы не птицы, но ты — царевна…

— Царевна без царства, без крова, без почестей, — с горькой улыбкой проговорила Елена Леонтьевна. — Печальная царевна, что и говорить!

— Оставь этих русских! — страстно заговорила Нина. — От них мы никогда ничего не получим. Лучше же просить помощи у персов! Подожди… Ты думаешь, я не знаю, что наше посольство обнищало, все время давая этим жадным людям пешкеши? Разве я не знаю, что лучшие жемчуга ты заложила у еврея и послала этому ненасытному боярину?.. И что же вышло? Ничего не выходит! Они нас исправно обирают и над нами же глумятся… Чего же еще ждать?