Михаил Бродский - Сабанеев мост

В Ленинграде актеры и музыканты поселились в гостинице «Европейская», что стоит напротив филармонии на улице, которая тогда носила имя Бродского. Я снова встретился с Галей и снова влюбился. Я не видел ее после путешествия по Волге, теперь она была уже студенткой филфака университета. Разница в возрасте усугубилась разницей в статусе, но это не помешало нам часто встречаться. Что может быть лучше влюбленности в шестнадцать лет!

Наверное, только следующая влюбленность.

Ленинградом я наслаждался взахлеб и после отъезда театра на Украину остался, поселившись у своей тети Нелли. Элеонора Яковлевна, то есть Нелли, родная сестра моей матери, жила с дочкой Оксаной на старом Невском недалеко от Александро-Невской лавры. Ее муж, Федор Яровой, дядя Федя, умер от рака, и они жили довольно трудно, в одной комнате в коммунальной квартире. Впрочем, в те годы жило трудно в нашей стране большинство людей. Главная присказка тех лет, пережившая десятилетия: «лишь бы не было войны». Дальше не говорилось, но подразумевалось: «все остальное переживем». Этим отношением к жизни простых людей бессовестно пользовалось партийное и государственное руководство. Между тем война опять замаячила на горизонте.

25 июня 1950 года радио объявило об агрессии американцев и южнокорейцев против Корейской Народно-Демократической Республики. Сообщение читал Левитан, от которого страна привыкла узнавать самые важные новости. На фоне антиамериканской истерии, уже несколько лет раздувавшейся нашей прессой, на фоне перепечатанных фотографий из американского журнала Colliers , где были показаны цели атомных бомбардировок на территории СССР, новость была угрожающей. Газеты публиковали фотографию американского дипломата Даллеса в окопе у тридцать восьмой параллели, разделившей две Кореи. Даллес смотрел в сторону КНДР, во всяком случае, так поясняла подпись к фотографии, и это, по утверждению газетных пропагандистов, служило доказательством агрессивных намерений американцев.

Не знаю, как всему советскому народу, но лично мне эти утверждения и тогда казались странными и неправдоподобными. Трудно было представить, что американцы и южнокорейцы так плохо подготовились к нападению, что уже на следующий день после начала боевых действий они стали откатываться назад, и в течение нескольких недель почти вся Южная Корея оказалась оккупирована северянами.

Так или иначе, но началась настоящая, долгая и кровопролитная война. Было страшно, что она снова приобретет глобальный характер. Быть оторванным от семьи в такое время небезопасно, и я поспешил уехать из Ленинграда в Харьков, где в это время проходили гастроли.

Харьков еще не полностью оправился после войны и оккупации. Еще не было восстановлено сгоревшее гигантское здание Госпрома, первого советского небоскреба. В неряшливых берегах через пыльный город неторопливо текла грязноватая река Лопань. Все участники гастролей поселились на частных квартирах: действующих гостиниц почти не было. Мы жили в старом двухэтажном доме в центре рядом с кафедральным собором, и помню, как на фоне убогой городской действительности меня поразило явление какого-то, очевидно, важного духовного лица, очень хорошо упитанного, с большим наперсным крестом на необъятной груди, прибывшего в собор на роскошном лимузине ЗИМ, который только недавно начал выпускаться на Горьковском автомобильном заводе.

Из Харькова театр переехал в Днепропетровск, прекрасный цветущий город, свободно раскинувшийся вдоль Днепра. Тенистые бульвары и парки, широкая полноводная река, спокойно огибающая большой песчаный остров на стрежне, жаркая сухая погода, обилие овощей и фруктов – все создавало ощущение безмятежной курортной жизни. Мы также жили недалеко от театра в центре города, занимая две комнаты в частной квартире, принадлежащей приятной интеллигентной семье заводского инженера, где был мальчик примерно моего возраста. Днем можно было взять лодку и уплыть на остров, где были замечательные, довольно пустынные пляжи. По вечерам я водил в театр своего нового товарища, который из гордости делал вид, что ему это не очень интересно и он просто составляет мне компанию.

Время летело незаметно, к концу августа и мои каникулы, и театральные гастроли подошли к концу. Все вернулись в Москву.

Потянулись школьные будни. Я продолжал водить компанию с Федоровским и Суходревом, которые мне импонировали некоторой богемностью и легкостью общения. Виктор Суходрев жил вдвоем с мамой в коммунальной квартире большого довоенного дома на углу Оружейного переулка и Каляевской улицы. К маме он, очевидно, относился бережно и не боялся показать это товарищам. Однажды, перед школьным праздником в честь годовщины Октябрьской революции, мы собрались у него дома, когда мамы не было, лихо выпили бутылку кагора, закусив пирожными. Одно пирожное Виктор отложил – «это маме». На меня это произвело впечатление, большинство из нас стеснялось семейных нежностей.

В комнате бросалась в глаза гора заграничных чемоданов, высившаяся на большом платяном шкафу. Детство, в том числе и военные годы, Виктор провел в Англии, где мать работала в советском учреждении, а он учился в английской школе. Чемоданы были, таким образом, вещественным свидетельством недавней жизни за границей, а нематериальным следствием был абсолютно свободный английский язык. Благодаря содержимому чемоданов Виктор был очень хорошо одет, носил галстуки, которые менял ежедневно, был пижоном и стилягой, то есть на школьных вечерах танцевал фокстроты и танго так называемым стилем, то есть не классическими па, а с какими-то необыкновенными выкрутасами.

Классическим па нас учили на уроках танцев, которые начались с восьмого класса. Конечно, это все же лучше, чем плясать камаринскую, но санкюлоты, танцевавшие карманьолу, нас бы не одобрили. Мы прекрасно танцевали менуэт и полонез, лихо отплясывали краковяк и польку-бабочку, элегантно двигались в падеграс и падепатинер. Полагаю, на императорских балах в Зимнем мы выглядели бы достойно. С современностью нас связывал только вальс, хотя основы движения в танго и фокстроте нам тоже показали.

Одновременно с уроками танцев, естественно, в нашей жизни появились и девочки, которые приходили к нам из женской пятьдесят девятой школы. Моя первая партнерша по менуэту и польке, миловидная и не слишком глупая девочка по имени Валя, жила в Большом Гнездниковском переулке, то есть рядом со школой, что существенно облегчало ритуал проводов и входило в число ее достоинств. Недостатком была очень скудная лексика, что вызывало раздражение, которое в конце концов и прикончило наш танцевальный дуэт.