Владимир Войнович - Степень доверия [Повесть о Вере Фигнер]

— Ты еще должен сказать: откуда вы такая?

Носов засмеялся:

— Старина, ты слишком хорошо меня знаешь. А в самом деле, откуда?

Вера смущенно улыбнулась.

— Вера Николаевна, — поспешил я на помощь, — моя гостья. Она приехала из Тетюшского уезда и гостит у меня вместе со своим отцом Николаем Александровичем Фигнером. Ты, конечно, слышал.

— Ну еще бы! — воскликнул Носов. — Сын известного партизана?

— Нет, — смущенно сказала Вера. — Мы просто однофамильцы. Александр Самойлович не родственник нам. Кроме того, он умер за четыре года до рождения папы.

— Очень жаль, — почти серьезно сказал Носов. — А я, признаться, был абсолютно уверен. В ваших глазах есть что-то, я бы сказал, героическое. Ну что, пойдемте в залу?

Вера вопросительно посмотрела на меня.

— Пожалуй, пойдем, — сказал я.

Разумеется, на нее обратили внимание. Дамы и мужчины, стоявшие группками и сидевшие в креслах, отвечали на мои поклоны и задерживали взгляды на Вере. Появление на балу новой, да к тому же еще и весьма привлекательной девушки, в любом случае обратило бы на себя внимание, но я ясно сознавал все замечают, что она идет со мной, а не с Носовым, хотя я намеренно и старался отставать на полшага. Носов же, в отличие от меня, чувствовал себя в своей тарелке. Нарочито громко, чтобы слышала Вера, спросил он, читал ли я в одном столичном журнале его очерк о земских больницах.

— Нет, — сказал я, — пока не читал.

— Напрасно, — сказал Носов отечески, как бы даже сочувствуя мне. — Прочти обязательно, получишь огромное удовольствие. Цензура, конечно, как всегда, выбросила самое лучшее, но кое-что все же осталось. Кстати, — теперь он понизил голос, — ты не мог бы одолжить мне десять рублей на несколько дней? Понимаешь, вчера у Скарятиных в преферанс играли, ну и, как обычно, продулся.

Скарятин — наш губернатор. Сказал все это Носов для того, чтобы, во-первых, получить желаемое, во- вторых, чтобы заодно подчеркнуть свою близкую связь с губернаторским домом. Я знал, что одолжить ему деньги — все равно что выбросить, и в другое время не дал бы, по сейчас мне нужен был его союз, я полез в карман и, на ощупь вытащив из бумажника деньги, незаметно сунул их Носову.

Я уже сказал, что мы с Носовым были однокашники. Но он университета не кончил. Сейчас, задним числом, он любит говорить об этом многозначительно и туманно, намекая, что исключение его находится в прямой связи с политикой и событиями, имевшими для России самое серьезное значение. Тогда же дело обстояло несколько иначе. Его действительно выгнали на втором году обучения, потому что многочисленные выходки его переполнили чашу терпения университетских преподавателей. Последней каплей была следующая история. У нас был один профессор, большой любитель фольклора. Он преподавал общее право, по любимым его коньком было толкование русских пословиц и поговорок, которых он почитал себя замечательным знатоком. Однажды во время лекции этого профессора Носов послал ему записку с вопросом, что означает поговорка «Закон лежит, вода бежит». Профессор был очень доволен, тем более что поговорка, по его мнению, соответствовала теме лекции. Он стал объяснять, что поговорка отражает известную косность наших законов, которые не поспевают за изменениями быстротекущей жизни.

— Вот и получается, — сказал профессор, — что жизнь как река, она течет, меняется, становится другой, а старый закон, как камень, лежит на ее пути.

Как только он это сказал, на скамейке, где сидел Носов, и вокруг него раздался смех, после чего Носов поднялся и сказал:

— Ваша отгадка, господин профессор, неправильна. Закон лежит, а вода бежит — это прокурору клизму ставят.

Тут уж и вовсе раздался дружный смех всей аудитории. Профессор побагровел, затопал ногами (с ним чуть припадок не сделался) и закричал:

— Вон! Чтобы больше вашей ноги здесь не было!

— Как вам угодно, господин профессор, — сказал Носов и, вставши на руки, на руках же вышел из залы.

После этого он и был исключен и теперь пробовал себя на литературном поприще, хотя, по-моему, главной его целью было как можно выгоднее жениться.

Большая вала была ярко освещена газовыми рожками. Дамы блистали нарядами, драгоценностями и ослепительными улыбками, успевая при этом за одну секунду смерить неодобрительным взглядом каждую вновь прибывшую гостью, подозревая, очевидно, в ней вкус выше собственного. Все стояли или сидели, разбившись на группки, переговариваясь между собой, и разговоры эти сливались в один ровный гул.

Лизу я увидел сразу. Она и Авдотья Семеновна сидели в креслах недалеко от дверей. Авдотья Семеновна старательно ела мороженое и не менее старательно разглядывала туалеты находящихся рядом с нею дам. Лиза рассеянно слушала незнакомого мне гвардейского офицера, который рассказывал, наверное, что-то очень занимательное, потому что размахивал руками, изображая нечто похожее на сабельный бой. По лицу Лизы я видел, что рассказ офицера ей совершенно неинтересен, издалека было заметно, что она думает о чем-то другом. Вот она улыбнулась офицеру, подняла голову, и мы встретились взглядами. Хотя я и считал искренне, что в моем появлении с Верой нет ничего предосудительного, я все же смутился и глазами попытался показать Лизе, что это именно ничего и не значит. На мое счастье, Носов был еще здесь. Я попросил прощенья у Веры и отвел Носова в сторону.

— Послушай, старина, — сказал я ему. — Будь друг, займи пока мою гостью, мне надо отлучиться.

Он сразу все понял.

— Давно пора отлучиться, — сказал он. — Лиза — девушка строгая, твое отсутствие может дорого тебе обойтись.

— Значит, ты с ней побудешь и не оставишь ее? — спросил я о Вере.

— О чем речь, — сказал он. — Почту за счастье.

Мы вернулись к Вере, я потоптался еще с полминуты, а затем, извинившись и сказав, что поручаю заботу о ней своему другу и скоро вернусь, отошел.

Когда я подошел к Лизе, перед ней все еще стоял гвардейский офицер.

— …И вот однажды, — продолжал он какой-то свой рассказ, — играли мы в карты у командира, а командир, надо вам сказать, был старый холостяк…

— Простите, — перебила Лиза, — позвольте представить вам моего друга…

Мы раскланялись, он пробормотал свое имя, которое я не расслышал, я пробормотал так же невнятно свое.

— Добрый вечер, — сказал я.

— Добрый вечер, — сказала она со значением.

— Good evening, my dear! [4] Добрый вечер, дорогой (англ.). — строго сказала Авдотья Семеновна и пытливо посмотрела на меня сквозь очки. — Куда ж это ты, мой друг, запропал?

— В каком смысле? — спросил я.

— Давно тебя у нас не видела.

— Служба, — сказал я.

— Уж так заслужился, что и забежать не можешь, — проворчала старуха.