Себастьян Барри - Бесконечные дни

Нам повезло, что наши мулы не упрямы как ослы и побежали с нами – ведь теперь мне надо снять платье и снова надеть штаны. Но я считаю, что мужчина может носить брюки и при этом не терять женственности. Похоже, для выживания в этом мире просто необходима капелька абсурда. Я открыл это для себя. Мулы, купленные в Маскегоне, тоже следуют этому правилу. Боэцию Дильварду не пришлось бы колотить их палками. Все говорят, что мулы упрямы, – а они верны, как собаки. Ясно и понятно, что природа – это еще не все. Джон Коул выглядит так, словно убьет любого и даже не почешется, но посмотреть, как он заботится о Виноне, – и про него сразу понимаешь столько, что в сотне томов не описать. Однако главное дело – то, что в нее стреляли из винтовки и пуля летела очень сильно, хоть монета ее и задержала. У Виноны будет большой синяк на животе, и вообще она до сих пор без сознания. Мы чувствуем нутром, как крысы, что по нашему следу, может быть, уже кто-то идет, так что надо отсюда убираться. Полковнику, похоже, досталось порядком, – может, мы ему даже в живот попали, и тогда он уже ни за кем не сможет погнаться, но мы не знаем этого наверняка. Я бы на его месте землю грыз, желая нас догнать. Может, он прямо сейчас черным аллигатором несется на нас сквозь колючий подлесок. Чертовы колючки, и ядовитый плющ, и, я бы сказал, гремучие змеи, если бы не мороз. Чертовы теннессийские дебри, в которых рыщут убийцы. Надо быстрей добраться до Лайджа. К счастью, тут Винона приходит в себя. Я умерла, спрашивает она. Нет, пока нет, отвечает Джон Коул.

Винона говорит, что может сидеть на муле, и я думаю, что она еще не чувствует боли – это придет позже. Проклятая отраженная пуля ее словно невидимым копьем пронзила. Боль скоро придет, это уж точно. Винона – девочка, ей лет тринадцать-четырнадцать, отчего же она такая храбрая? Где ты взяла пистолет, спрашивает Джон Коул. Беула подарил на прощание, отвечает она. Будь Винона в войсках мистера Линкольна, он бы куда скорей выиграл войну. Чертова, проклятая, поганая война, но воевать с ними надо было, я так думаю. Все плохое в Америке рано или поздно застрелят, говорит Джон Коул, и все хорошее – тоже. Взять хоть многими оплакиваемого мистера Линкольна, черт побери. Джон Коул ведет своего мула и мула Виноны, а я беру своего и вьючного. Если выберемся, угостим их чистым овсом. Мы выходим на темную дорогу, луна уже стоит высоко и освещает нам замерзший путь. Мороз развесил всюду серебристую иллюминацию. Все так странно, словно мы попали в старинную книгу сказок. Мы осторожно залезаем в седло, и Джон Коул, бросив взгляд на нашу мужественную Винону, велит ей ехать впереди – чтобы увидеть, если она вдруг свалится с седла в темноте. Я управлюсь, говорит она. Томас, а ты поглядывай назад на всякий случай, велит Джон Коул. Буду поглядывать, отвечаю я. Мы едем целую ночь и даже не думаем где-то остановиться и поспать. Ночное небо вдруг решает расчиститься ни с того ни с сего. Теперь на нем только луна – высокая, яркая, словно лампа, на которую смотришь через пыльное стекло. Вы никогда не задумывались, каково там, на ней? Кое-кто говорит, что луна – как монета, вроде той, что спасла Винону. Большой серебряный диск – целое сокровище. Кое-кто говорит, что луну можно поймать, если дотянуться повыше. Но она, должно быть, очень высоко. Холод заползает нам под шляпы и за воротники. Холодный равнодушный свет луны. Деревья под ней покрываются серебром, словно придворные серебряной луны. Все живые души в Кентукки и все ползучие твари, должно быть, спят. Может, даже деревья спят. Луна бодрствует, сна ни в одном глазу, как сова на охоте. Мы слышим, как кентуккийские совы ухают над холодными сырыми болотами к западу от нас. Пытаются найти друг друга в лесных дебрях. Мне вдруг становится легче, словно груз сброшен. Я быстро и яростно возношу хвалы за то, что Винона жива. Мулы ступают со своей особенной грацией, разборчиво, и слышны только их осторожные шаги. И еще – обычные звуки ночи. Кто-то ломится через лес – может, медведь, может, лось. Может, голодные волки несутся через кусты. Небо теперь тоже как кованое серебро, и луна чуточку меняет цвет, чтобы мы ее обязательно видели. Теперь она отливает желтизной, медью. Мое сердце полно Виноной, но и Джоном Коулом тоже. Чем мы заслужили, что у нас есть Винона? Не знаю. Мы прошли сквозь бойни – Джон Коул и я. Но у меня сейчас в душе мир и спокойствие, каких никогда не было. Страх упорхнул, и котелок для мыслей кажется легким. Я думаю о том, что Джон Коул слишком велик ростом для мула. Я думаю обо всех городах, где не побывал, и о том, что я не знаю тамошних жителей, а они меня. Да, он точно слишком велик ростом, чтобы ездить на муле. Как будто мул и он находятся не совсем в одном и том же мире. Тут он поплотнее натягивает шляпу. Ничего особенного. Просто тянет за поля, под луной. Среди черных деревьев. И сов. Это ничего не значит. Трудно было бы жить без него. Это я так думаю. В этих краях каждую минуту видишь одну-две падучие звезды. Должно быть, время года для них пришло. И они ищут друг друга, как и все на свете.

Винона все склонялась набок и сползала с седла, а потом совсем скрючилась и побелела от боли, так что на рассвете я срезал два шеста, привязал поперек третий и сделал волокушу, затянув ее тряпками, какие у нас были, прикрыл Винону своим платьем и повез ее дальше на этой штуке. Винона была такая легкая, что я словно листок волочил. И ни разу не застонала, хотя могла бы, учитывая, как ей было больно. Я бы на ее месте точно стонал от души, скажу я вам. Такой удар пули – считай, тебя братец Смерти навестил. Вот что.

В письме Лайдж Маган велел нам тихо обойти городок Парис под прикрытием леса, что растет к западу от него, и когда мы выйдем из леса, то увидим ручей, и тогда идти по тропе вдоль берега ручья на запад. Так мы и сделали.

Уже с этой тропы видно, как велика нужда Лайджа. Красивейший ручеек – как бесконечная заиндевелая борода. Поле за полем неухоженной земли. Высокие почерневшие будыли сорняков и гниющий полусобранный урожай. Эта пожелтелая земля, а за ней – испуганное небо простирается всю дорогу наверх, до самого рая, а на горизонте торчат сучья и пни неизвестных черных деревьев. Дальше, на горизонте, мешанина холмов и упрямого леса, а еще дальше, может, горы в ермолках снега. Но в хозяйстве не хватает рук на поля, это уж точно. По ним видно, что за ними не ухаживают. Никакого порядка на них нет, ни армейского, ни еще какого. Мы медленно приближаемся к дому, и вот уже видим старину Лайджа, темечко, Господь его храни, совсем седое, а улыбка прорезает пегую от седины длинную бороду. Без шляпы, а волосы – как струйка дыма. Странно видеть его в штатском, это уж точно. Старший сержант Маган. Знаменщик полка. Он спустился с крыльца на утоптанный песок и взял нас за руки. Клянусь Богом, глаза у него заблестели. Эй, Лайдж, как жизнь? Ничего-ничего.