Хорхе Ливрага - Алхимик. По следам Джордано Бруно

— Те, кто, по-вашему, «рассказывает обо всех обычаях», всего лишь поддерживают мнения, враждебные Церкви.

— В этом виновата сама Церковь, которая стала враждебной свободе.

— Вера исключает свободу.

— Но свобода не исключает веру. Вера должна вырастать из подтверждения фактов, она посланница и провозвестница иных, более возвышенных фактов, уравновешивающих первые; вера не противостоит всему разум ному, она не противоположна любому движению вперед и не враждебна тем, кто чувствует, мыслит и любит. Если христианская доктрина обладает силой, почему бы вместо того, чтобы убивать и преследовать всех, кто ее не придерживается, не вступать с ними в спор и не склонять на свою сторону силой истины, с помощью размышлений, благодаря любви и чистоте служителей этого учения? Вырвите с корнем догмы и нелепые утверждения, которые Господь наш никогда не произносил, начните сотрудничать с философией, как бы вы ее ни называли, ради гармонии, стоящей над всеми противоречащими друг другу формами! Брат мой, мир до смерти устал от слов «ты поступай так, но не смотри, поступаю ли так я». Меньше советов, больше примеров! Верить, что падшая женщина, осаждаемая чужим вожделением и собственной нуждой, исправится, выполнив несколько обрядов и прочитав несколько молитв, — это жестокая шутка. Когда, сделав все это, она увидит, что осталась такой же, как и была, ее охватят отчаяние и неверие, и она падет еще ниже. Она чувствует, что все это формальности, что все это обман, ведь тот же самый священник, который отпустил ей грехи, по-прежнему осуждает ее, как осуждают и все благородные дамы из религиозных обществ. Она видит не сострадание, а глумление. Эх, брат Антонио, пожалуй, на всей Земле не сыскать людей более жестоких к себе подобным, чем наши милосерднейшие и утонченнейшие дамы! Сколько всего сокрыто под белыми монашескими покрывалами и скромными пелеринами! Сколько грехов сдерживается не силой добродетели, а отсутствием возможности совершить их, и облачается в ангельские чувства!

— Вы все верно говорите, но священник чувствует себя обязанным порицать грехи, чтобы зло не правило в мире. Отец Матео, не станет ли наше молчание потворствовать всякой безнравственности?

— Я был бы вам признателен, если бы вы не называли меня отцом… Я не ваш Учитель и уж тем более не Отец, живущий на небесах…

— И я тоже был бы признателен, если бы вы не называли меня братом…

Матео грустно улыбнулся, но не оставил своих попыток. Он знал, что сердце клирика было в высшей степени добрым и чистым. Антонио был аскетичен в жизни, полон милосердия, просто он окутал себя догмами, словно бабочка коконом, который вот-вот лопнет.

— Да будет так! Вы мне брат, а не отец, как и я вам. Вот истина; все остальное не имеет значения. Единственный наш Отец — это Бог, а наша единственная родина — это Вселенная.

— А где же «ваша Церковь»?

— Если под этим словом вы подразумеваете религиозную организацию, задача которой — наставлять людей, я скажу вам, что в нее должны входить наиболее продвинутые на пути эволюции существа из каждой группы, самые мудрые и добрые. Это душа всех религий, у которой нет ни политико-религиозно-общественных группировок, ни цвета мантии, по которому отличают «сверхлюдей» или тех, кто «дарует спасение». Напротив, представители этой церкви должны быть скромными и внешне ничем не выделяться, ведь так их дела покажутся еще более важными и великими. Пусть они прежде всего служат Богу, а не изменчивым, как ветер, экономическим и социальным интересам. Если же ваш вопрос касался материального пространства, внутри которого идет служба, я отвечу вам, дорогой Антонио, что это — вся Природа, ведь церкви строят люди, чтобы дотянуться до Бога, но лучшие естественные храмы построило Божественное, страстно желая приблизиться к людям.

— Все это чудесно, но неосуществимо и нецелесообразно, дорогой Матео. Не стоит отказываться от помощи Христа. Если бы мы не были такими, какие есть, то были бы еще хуже… Солнце садится… Лучше отпустите меня, а сами спрячьтесь где-нибудь подальше…

— Пусть ваше сердце не тревожится о моей безопасности или о безопасности моих спутников! Все мы пожертвовали земным существованием во благо человечества, и для нас не так важно, завершится оно через два месяца или через двадцать лет.

— Но какая польза вам или какая польза людям от нашего разговора?

— Большая! Вы, в некотором смысле, сейчас хозяин этого городка, в ваших руках — жизнь Ипатии и сотен таких же, как она. Не поддавайтесь интригам Лонгина и тем более не отступайте под гнетом страха, в котором нас держит монсеньор Педро! Подумайте немного: если вам дорого то, что осталось от изначального послания Христа, то хотя бы в этом университетском городке сражайтесь за то, чтобы остановить моральное разложение и убийства.

— Что там?

— Тихо!

Двое братьев ложи вбежали в помещение.

— Погасите огни и не шумите! У мельницы остановился отряд Святой инквизиции…

— Отпустите меня… Я собью их со следа!

— Тише, Антонио! Мы еще не закончили беседу… Если ваши попутчики попытаются привлечь к себе внимание, их заставят замолчать силой; я вам доверяю и не угрожаю, а прошу вас поспособствовать тому, чтобы все разрешилось мирно и благополучно.

Один из членов ложи нес уже кляп и веревку, но, услышав эти слова, отказался от своих намерений.

Посмотрев в окошко, Пабло Симон объявил:

— Спешились! Идут сюда!

— Сколько их?

— Там очень темно… но не менее тридцати. Что будем делать, брат Матео? Встретим их?

— Умерь свой пыл, Пабло Симон! Кровопролитие — не выход из ситуации… Наверху есть весьма просторный чердак; там, под пустыми мешками, мы спрячем пленников и спрячемся сами.

Дверь мельницы затрещала под ударами, и беглецам пришлось поторопиться и принять дополнительные меры безопасности. Через пять минут все пассажиры кареты, кроме священника, с кляпами во рту лежали связанные под грудой пыльной мешковины, а к их горлу были приставлены огромные кинжалы.

— Мне противны подобные меры, но иначе пришлось бы послать на смерть всех моих людей и, возможно, многих из ваших, — прошептал Матео на ухо отцу Антонио.

Тот беспокойно зашевелился, укрываясь мешками.

В этот момент прочная, но уже старая дверь мельницы с тяжелым грохотом упала, и ее предсмертный крик разнесся по всем углам старинного здания. Бряцание оружия и топот сапог, подбитых гвоздями, слились в одну быстро разраставшуюся волну.

Вскоре один из пленников, страж Святой инквизиции, ударил ногой по бочке и попытался крикнуть. Получив резкий удар рукоятью кинжала по голове, он упал без сознания.

Буквально через мгновение поднялся люк чердака, и из него, окутанный красными сполохами огня, словно глубоководное чудовище, вырос жестокий и кровожадный Лонгин. Вслед за ним появились несколько стражников, вооруженных шпагами. Следователь инквизиции разворошил своим оружием гору щебня, лежавшего на полу, приказал свалить несколько ближайших бочек, а затем воскликнул: