Юрий Давыдов - Волонтер свободы (сборник)

— И что же?

— Все обещал показать, но…

Кордюков привычным движением вскинул долланд, сказал, оглядывая горизонт:

— Дикари, Николай Петрович, тоже любят приврать.

— Как и наш брат, европеец, — ухмыльнулся Римский-Корсаков. — Но шутки в сторону, я тебя честью заверяю…

Они расхаживали по шканцам, беседуя о таитянских встречах. Оба в белом, довольные всем на свете.

— Господа! Простите, хотелось бы спросить вас… — Эмиль Ленц застенчиво переминался с ноги на ногу, в руках у него была тетрадка.

— А, господин физик! — ласково откликнулся Кордюков. — Что такое?

— Да вот это… Понимаете ли, меня Отто Евстафьевич просил в подробностях изложить историю об острове Питкерн.

— И за чем дело стало? Она ведь, эта дама, сносно изъяснялась, не правда ли?

— Сносно, но… но каким-то несносным диалектом.

Офицеры рассмеялись, а Ленц поспешно прибавил:

— Я ведь записывал, а вы только слушали.

— Разумеется, разумеется, сударь! — согласились лейтенанты. — Так что ж вам угодно?

— Видите ли, Отто Евстафьевич дал мне и свои заметки, просил все свести воедино. Ну, а я…

— Э-ге-ге, — догадался Кордюков. — Да вы, сударь, почерка его не разбираете. — Он взял у Ленца тетрадку, заулыбался: — Капитан наш, не в обиду будь сказано, не великий каллиграф. Так… Так… А не пригласить ли самого на подмогу?

— Заперся и не велел мешать.

— Гм… — Кордюков взглянул на Римского-Корсакова. — Придется тебя покинуть, Николай Петрович.

Все было в порядке, паруса полнились ветром, фрегат шел гонко. И посему вахтенный лейтенант Римский-Корсаков спокойным шагом прогуливался по шканцам. Прелюбопытная штука, думал он, играя стеко, м, эта колония на Питкерне. А тетка действительно бегло говорила по-английски, но прав Эмиль, прав — на каком-то странном диалекте.

Если старик, о котором Римский-Корсаков толковал скептику Кордюкову, был единственным на острове современником Кука, то старуха, которую Коцебу в дни стоянки у мыса Венеры пригласил в кают-компанию фрегата, была единственной на Таити представительницей питкернской колонии.

Вразумительно и даже красочно живописала она историю, похожую на старинный роман. Но тут не было ни капли вымысла, все было правдой.

И вот теперь, в море, в подветренной стороне от Таити, Ленц и лейтенант Кордюков составляли краткую историю моряков "Баунти".

История была такая.

Без малого лет за сорок до "Предприятия" в эти широты, под это тропическое небо пожаловал на "Баунти" капитан Блай.

Что это был за человек? Он не был человеком, Блай родился палачом. Блай был из тех, кого, не молясь богу, надо вышвыривать за борт, и там, где побольше акул. Впрочем, сомнительно, жрут ли акулы эдакую падаль… Да, он был палачом, но палачествовал не на городских площадях, не в застенках, а на корабельных палубах.

В государствах палачи частенько смердят до преклонного возраста и, орошенные слезами соумышленников, протягивают ноги в собственной постели. На кораблях палачей иной раз приканчивают.

Уильяму Блаю не размозжили череп. Его просто-напросто спихнули в шлюпку вместе с несколькими заячьими душонками, хранившими "верность долгу". Мало того, в шлюпку передали продовольствие и компас. Дело это приключилось в апреле 1789 года. Блай остался без "Баунти", а "Баунти" без Блая, пути их разошлись навсегда.

Судьба мерзавца малоинтересна, хотя ему и довелось проплыть в шлюпке три с половиной тысячи миль. Добрался он живехоньким до Австралии, год спустя — до Англии.

А мятежники? Выдворив капитана, они вздохнули свободно и легли курсом на Таити. Островитяне встретили моряков с ласковым радушием. Жить бы да радоваться англичанам, однако Блай тревожил их во сне и наяву. Такое дерьмо не могло погибнуть, того и гляди заявится в бухту Матаваи корабль его величества, и тогда болтаться мятежникам на реях.

Пораскинув мозгами, штурман Флетчер, главарь бунтовщиков, решил отыскать укромный уголок, куда не дотянулась бы рука отечественного правосудия. Некоторые из прежних сообщников казались штурману недостаточно надежными или недостаточно покорными. Он милостиво предоставил им дожидаться британского возмездия. Сам же в компании нескольких удальцов, таитян и таитянок бежал.

Скитался Флетчер по морю около месяца, пока за Южным тропиком не приметил островок вулканического происхождения. Европейцы никогда не высаживались на его утесах. Лишь маленькая бухточка, усеянная острыми рифами, вдавалась в отрубистый берег. Один только капитан Картерет видел сей уголок в 1767 году; Картерет назвал его в честь своего сына — островом Питкерн.

Как удалось втиснуть "Баунти" в бухточку, решить трудно, но удалось. Остров в шесть квадратных миль изобиловал пресной водою, хлебным деревом, съедобными растениями, плодородной землей. И мятежники прилепились на Питкерне.

Робинзоны, равно англичане и таитяне, не выказали склонности к артельному хозяйству. Каждый соорудил хижинку, расчистил и возделал свое поле. Штурман Флетчер тоже обратился в фермера и мирно зажил с подругой, последовавшей за ним с Таити, бабой красивой и работящей. Все было очень мило до того печального дня, когда флетчерова подруга померла при родах.

Жесткое ложе вдовца не пришлось штурману по вкусу. Да и то правда: дом без жены — сирота. И если прежде бравый штурман отбил "Баунти" у Блая, то теперь он отбил жену у одного из таитянских переселенцев.

Это уже и прежде бывало, таитянки, не поймешь почему, так и льнули к бывшим матросам "Баунти". Однако на сей раз оскорбленный муж не стерпел обиды и прикончил совратителя.

Тут-то и началось! События развернулись стремительно, как тропические грозы. Англичанин, приятель покойного Флетчера, укокошил убийцу. Тогда таитяне недолго думая порешили вырвать зло с корнем и зарезали всех англичан. Одного упустили в спешке да суматохе — матроса Адамса; израненный, истекая кровью, он уполз в лес.

Мертвецам не дано соблазнять женщин, и потому таитяне могли наконец спокойно спать в своих хижинах. Но таитянки не спали. Кровь возлюбленных требовала отмщения. И пылкие таитянки недолго думая перебили своих законных. (В числе мстительниц-фурий была и та милая старушенция, которая поведала питкернскую историю русским морякам.)

Итак, на острове Питкерн остались восемь или десять женщин. Перво-наперво отыскали они в лесу матроса Адамса, выходили его и взлелеяли, Адамс оказался общим и весьма любвеобильным муженьком, а сверх того рачительным хозяином, и вся компания стала жить да поживать в полном согласии.

Народонаселение колонии умножалось с завидным постоянством. Чистенькие хижины, огороды и поля украсили уединенный остров. Лоботрясов и тунеядцев не было, жены Адамса почему-то на свет их не производили.