Дмитро Бедзык - Украденные горы [Трилогия]

Петру и догадываться не надо, что соблазняет детей. Когда-то покойная мама это тоже делала, а теперь Катерина вынуждена собирать масло и яйца, чтобы в пятницу отнести их в город, на рынок, — лемковская беднота масло и яйца ест только по большим праздникам. Заговорщицки подмигнув Василю, Петро предложил детям поменяться: им яичницу, а ему ложку картошки.

Мгновение — и две полные с верхом ложки толченки очутились перед дядиным ртом.

— Мою, мою! — закричал Иосиф, а за ним Зося. — Берите, дядя, мою!

— О матка боска! — пристыдила их мать. — Да вы что? Как тебе не стыдно, Иосиф! Ты уже школьник.

— Стыдно мне, Катерина, — сказал Петро. Он пододвинул детям сковородку, а перед собой, не обращая внимания на возражения хозяйки дома, поставил миску с картошкой.

Когда завтрак подходил к концу, в дом зашел пономарь и передал Петру записку от священника: Кручинский приглашал пана учителя Юрковича зайти для конфиденциальной беседы ровно в два часа пополудни.

— И откуда он знает, что я приехал? — сказал с досадой Петро, когда пономарь вышел из хаты. — Что у нас с ним общего, хотел бы я знать?

Петро мог лишь догадываться, о чем предстоит разговор. Вероятно, о похоронах, — согласно воле отца, его хоронили без священника. Правда, предусмотрительный священник не допустил до скандала, которого не миновать было, дознайся о том перемышльский епископ. Надев черную ризу, Кручинский встретил похоронную процессию и повел ее сначала к церкви, а затем на кладбище. Похороны состоялись по христианскому обычаю и даже с хоругвями, однако избежать скандальных слухов помог он, священник, не родной сын. По всей вероятности, об этом и пойдет разговор на поповской плебании [10] Плебания — приходский двор, где живет священник. .

Петро снял пальто и шапку, передал служанке, затем постучал в массивные двери, на которые показала ему хозяйка дома.

Очутившись в просторном кабинете, поклонился хозяину, поднявшемуся ему навстречу с мягкого кресла, и вдруг встретился глазами со Станьчиком — тот сидел в глубоком кресле и, показалось Петру, даже поежился, увидев своего бывшего ученика. «Вот так встреча», — подумал Петро, кивнув Станьчику головой.

Кручинский пригласил Петра сесть в мягкое кресло, с которого только что поднялся, а сам остался стоять, точно хотел показать гостям, какой он по сравнению с ними сильный и крепкий, даром что одет в черную, застегнутую до самой шеи шелковую сутану. Сложив на груди руки, Кручинский прошелся по кабинету и, пока гости перебрасывались между собой незначительными словами, загляделся на горный ландшафт по ту сторону Сана.

В действительности же его сейчас меньше всего интересовал вид из окна. Не для пустой болтовни позвал он к себе этих неотесанных мужицких «профессоров». Провожая его из Львова на западные земли Галиции, святоюрский владыка напутствовал молодого священника:

— Иди, сын мой, туда, где труднее всего. Лемковщина почти вся под влиянием царских янычаров. Ты, сын мой, был самым преданным нашим учеником, оставайся им и впредь. Будь Христовым рыцарем, иди. в бой за римский престол, за великую соборную Украину, аминь!

Претворить в жизнь данный святоюрскому владыке обет было нелегким делом. Уж очень сложной оказалась политическая ситуация на Лемковщине. Особенно беспокоило греко-католических прелатов, что среди населения Прикарпатья широко распространились идеи воссоединения с Российской державой. Москвофилы, воспользовавшись этой идеей, фактически привлекли на свою сторону подавляющее большинство населения. Лемки-труженики мало что смыслили в политике, они и не подозревали, какие черные силы стоят за благородными призывами к воссоединению и что деятели москвофильской партии давно уже продались царской охранке и получали от нее щедрые субсидии.

— Панове, — повернулся Кручинский от окна к своим гостям, — простите, что осмелился беспокоить вас. — Он снова прошелся по кабинету. Словно вспомнив что-то, остановился около Петра. Перед ним сидел один из тех, кого имел в виду владыка Шептицкий, — один из непримиримых, к тому же сознательных москвофильских вожаков Саноцкого повета, с которым ему придется в самое ближайшее время скрестить шпаги. Кручинский никогда не видел Петра Юрковича так близко, как сейчас. Совсем юное лицо, с светлыми усиками, голубые наивные глаза, которые хотели бы казаться суровыми, аккуратно подстриженная белокурая шевелюра и, вразрез со всем этим, — упрямо сжатые губы и две волевые, пока чуть-чуть заметные складки около них. «Этот наивный фанатик, вчерашний сельский паренек, с тщательно повязанным модным галстуком на гуттаперчевом воротничке, собирается со мною мериться силами? — подумал со злорадством Кручинский. — Ну что ж, помогай бог». А вслух произнес: — Признайтесь, сударь, только откровенно: вы под впечатлением прошлогодних похорон Толстого в России решились похоронить своего отца, как хоронили русского богоотступника?

«Мерзавец! — чуть не вырвалось у Петра. — Кто дал тебе право чинить допрос? И почему молчите вы, пан Станьчик, почему не защищаете своего ученика?..»

— Но ведь пан Кручинский прекрасно знает, — с трудом сохраняя спокойный тон, сказал Петро, — на то была воля отца. Вы не пожелали или не смогли поддержать его в беде, вы, пан отец, остались равнодушны к его беде, как мог он доверить вам свою душу, назвать своим духовным пастырем…

Лицо Кручинского исказила полная злобной иронии усмешка.

— И потому русский граф, порвавший со святой верой Христовой, стал достойным примером подражания для вашего отца? Так, уважаемый пан Юркович?

Петро потерял выдержку:

— Это ложь! Мой отец не читал Толстого!

Кручинский, вышколенный святыми отцами, был куда сдержанней, он не повысил голоса, наоборот, заставил себя говорить мягко, по-отцовски, хотя не намного был старше желторотого учителя:

— Зато вы, пан Юркович, читали. Сами читали и других посвящали. Не правда ли, милостивый государь?

Петро крепко стиснул ручки кресла и с откровенной враждебностью уставился на священника. Всей душой презирал он этого иезуита. Но сказать ему в глаза не мог. Он великолепно знал, какие бы последствия это повлекло за собой. За спиной Кручинского — уездный староста, школьная инспекция, даже жандармерия…

— Я бы вас, пан Кручинский, об одном попросил: не вмешиваться в мои дела.

— Не вмешиваться? Я вас, сударь Юркович, что-то не понимаю. Ведь именно я отвечаю перед богом, — показал хозяин дома на распятие над столом, — перед богом и престолом императора за человеческие души. Я их духовный пастырь.

Ударив ладонями по ручкам кресла, Петро ответил:

— А я, смею вас уверить, отвечаю за то, за что вы, пан отец, не отвечаете: за воспитание молодого поколения.