Дмитро Бедзык - Украденные горы [Трилогия]

— Это-то меня и тревожит. — Падалка старался говорить спокойно. — Мой полк истекает кровью, мы деремся из последних сил, имея перед собой вдесятеро сильнее врага, и при всем том не отступаем, не бросаем позиций…

— А кто вас звал сюда? — самодовольно рассмеялся Махно. — Сидели бы в своем Покровском.

— Я выполняю приказ командующего Южной группой войск Украины Антонова-Овсеенко.

— В этой степи командую я! — истерично выкрикнул Махно. — Вы тут со своим Овсеенко пришлые люди! Вас, комиссарчики, никто не просит рыть окопы в нашем черноземе. Уберешься отсюда со своим полком — завтра же я всю белую офицерню изрублю как капусту! Сам справлюсь! До самого Азовского моря погоню и там, как щенят, утоплю…

«Боже мой, почему ж командир его слушает? Почему не подает сигнала к пальбе? С позиций слыхать «ура», беляки, наверно, пошли в атаку, и артиллерия ихняя ударила, а мы тут церемонимся с черной контрой…» — забеспокоился Василь.

Малейшее движение командирского глаза — и он молниеносно разрядит всю револьверную обойму в подлое сердце бандита. Похоже, что Падалка не думает расправляться с Махно. Где там, вон у него какая сила! Кроме черной сотни, в Гуляйполе и по окрестным селам бражничает целая махновская армия, та самая, на которую рассчитывали покровские добровольцы. Про это и толкует сейчас Падалка — уговаривает, убеждает подлеца, хотя, правда, держится пред ним с достоинством.

Неожиданно взгляд Василя остановился на махновской возлюбленной. Он содрогнулся. Очень знакомым показалось бледно-матовое лицо с черными огромными глазами. Где он их видел, эти глаза? Встреть он ее в Ольховцах…

Наблюдения Василя вдруг оборвал глумливый смех Махно:

— Что это твой сопливый комиссарчик вытаращился на мою принцессу?

Василя передернуло, покраснев, он схватился рукой за кобуру.

— Если принцесса прекрасна, почему бы не полюбоваться на нее, — ответил Падалка и учтиво поклонился Стефании. — Прошу, знакомьтесь. — Он повел рукой в сторону разволновавшегося парня: — Мой адъютант Василь Юркович. Смелый и отважный, так что прошу не обижать, Нестор Иванович. Кладет противника на месте с первого выстрела.

— Василь Юркович? — ахнула Стефания. — Из Ольховцев?! — Она вскочила, протянув вперед руки. — Ты, Василь?

— Да, я, — не веря своим глазам, сказал он. — А вы будете панна Стефания?

— Узнал, узнал! — зазвенел жаворонком ее голос. Ей не терпелось поделиться с кем-нибудь своей радостью, упав на сиденье, она повернулась к Махно, защебетала, счастливая: — Нестор, это из моего села. Из наших зеленых Бескид. А помнишь, Василек, как ты зимой вышел на тракт в дядиных рукавичках? Значит, узнал? Боже, как же ты вырос! Вспоминаешь наш Сан? О, нет на свете лучше этой реки… — Вдруг замолкла, внимательно посмотрела на крепкого, плечистого парня в седле, на его хмурое, сосредоточенное лицо и убедилась, что этот синеглазый земляк отнюдь не разделяет ее радости. Под этим взглядом еще наивных, но полных холодной укоризны светлых глаз она как-то съежилась, точно оказалась на студеном ветру. — Значит, воюем? — не столько вопрошая, сколько утверждая, сказала она с горькой усмешкой на скривившихся губах.

— Воюем, — сказал Василь без всякой позы, но с достоинством. — Я за советскую власть, а вы?

Она села и наперекор всему, что читалось в его твердом взгляде, наперекор собственному сердцу прижалась плечом к «властителю степи».

— А я за батька Махно, — сказала она с вызовом, горделиво посмеиваясь.

Василь совсем помрачнел, губы у него побелели.

— Не похвалили бы вас за это в Ольховцах, — сказал он с едва заметной дрожью в голосе. — Нет-нет, пани Стефания, не похвалили бы.

Она отодвинулась от Махно и застрекотала с недобрым раздражением, сжимая кулачки и захлебываясь:

— А что мне Ольховцы? А что мне Сан? Подо мной вся степь! От горизонта до горизонта!

Последние слова вырвались у нее сквозь слезы, когда нее Махно велел кучеру трогать, она крикнула, махнув на прощание Василю рукой:

— Вернешься домой, привет сестре Ванде передай, скажи, что я помню ее и ту-у-жу-у!..

Махно бросил зловеще Падалке:

— В Бердянске закончим разговор. Знай, Падалка, я первым там буду! Мы еще наговоримся!

Весна была в полном разгаре, распускалась липа над хатой, и Щербе приятно было остаться один на один с сыном, пока женщины хозяйничали, готовясь к встрече дорогих гостей — машиниста Пьонтека с женой.

— Орестик, — сказал он. спуская малыша с рук, — потопай, малышка, ножками.

Держась за руки, они шли зеленым лужком, по мягкой шелковой молодой травке, жадно тянувшейся к первым весенним лучам, смотрели на горы, с которых уже сошел снег, слушали жаворонка над головой. И вдруг где-то в саду, как раз перед окнами, закуковала кукушка. «Ку-ку, ку-ку, — дала о себе знать чистым звонкоголосым молоточком на всю округу. — Ку-ку, ку-ку!»

— Не нам ли это, Орест? — оглянувшись туда, спросил Щерба сына.

— Нам, нам! — захлопал в ладошки мальчик.

Кукушка внезапно смолкла.

— Уже? — сделал недовольную рожицу Орест.

— А ты ж испугал ее. Надо молчать, когда она кукует. Давай попросим ее…

Щерба взял на руки сына и негромко запел:

Малыш, положив голову отцу на плечо, внимательно слушал.

Песенка точно разохотила кукушку, она откликнулась снова, забила своим молоточком по солнечной наковальне, принялась отсчитывать людям и их детям на счастье, на здоровье долгие годы.

Щерба загадал на сына. Ого, радовалось его сердце, уже десять отбила, двадцать… Неутомимая кукушка, не жалеет людям счастливой жизни.

Под навесом стоит Катерина с пустым ведром. Собиралась к колодцу за свежей водой, но, переступив порог, остановилась, услышав кукушкин голос. Загадала на Василя. Если жив, пускай прокукует ему долгие годы. Шевелит губами, не пропускает ни одного удара молоточка. Уже пять, уже десять, уже двадцать… и дальше, дальше… Не скупится пташка, дарит сыну долгие годы.

«Только бы скорей вернулся к нам», — вздыхает Катерина, шагая тропой к колодцу.

— Весна, Михайло! — крикнула Щербе. — Скоро веснянки девки запоют.

Щерба оглянулся, увидел ее с ведром в руке на тропке и заторопился — перехватить шест высокого журавля, стоявшего сбоку старой груши. Поставив мальчика у сруба, взял из рук хозяйки ведро и, повесив его на металлический крючок, стал опускать шест в глубокую яму колодца.

— Весна идет, — заговорила Катерина, взяв Ореста на руки, — не за горами в поле выходить. Конь уже застоялся в стойле, копытом землю роет, а газды моего все нет и нет…