Дмитро Бедзык - Украденные горы [Трилогия]

А беленькая Зося, вытирая руки об передничек, щебетала свое: как там дети, здоровы ли, как поживает Катерина… Ежи помогал Ивану снять кожух, дети, которых Иван оделил конфетами, ютились вокруг него, лезли на руки, Зося приглашала к столу (ведь нынче воскресенье). Но Ежи, отстранив жену (есть, мол, дела поважнее), взял Ивана под локоть и повел в боковушку.

— Знакомьтесь, товарищи, — сказал он по-польски тем четверым, что сидели за столиком над какими-то бумагами. — Это тот самый Иван Юркович из Ольховцев, о котором я вам только что говорил.

Ивану дружески, называя себя, жмут руку. Ладони увесистые, широкие, в твердых мозолях, по ним Иван легко угадывает, что перед ним свои люди, не администраторы фабрики. Лишь последняя рука, принадлежавшая черноглазому, с пышной шевелюрой, худощавому человеку (он назвался Михайлой Щербой), была легкой, не мозолистой, не под стать сильной руке Ивана.

— А я знаю вашего брата, учителя Петра, — сказал Щерба, задержав на миг Иванову руку в своей. — И даже побывал недавно в Синяве. Как ваш Василь поживает?

— А вы и его знаете? — удивился Иван.

Щерба сверкнул двумя рядами красивых зубов:

— Знаю. Встречался с ним у Петра. Да и письма Василя читал. Должен признать — способный мальчуган.

Отцу лестно было услышать это. Старший сын был его надеждой, он верил, что этого головастого мальчонку ждет лучшая судьба, чем та, которая досталась на долю его родителей.

— Ну что ж, — пошутил Иван, — писарем будет.

— Да еще каким писарем, газда Иван! Только учиться ему надо. В университет готовиться.

— В университет? Какой там университет, сударь, в гимназии и то не удержался. Не везет ему с наукой.

После короткого предисловия хозяин усадил гостя за стол, сам сел напротив и сейчас же принялся за дело. Сперва познакомил Ивана с положением на заводе. Оно было далеко не блестящее. Хотя рабочие и выиграли забастовку, но результаты «выигрыша» были незначительны. Восьмичасовой рабочий день нарушался чуть ли не изо дня в день под тем предлогом, что завод получил от казны экстренный заказ. Пятипроцентную надбавку к заработной плате задерживали по той причине, что из-за забастовки завод якобы понес убытки и понадобится не меньше года, чтобы уравновесился его финансовый баланс. Условия труда тоже лучше не стали: спецовки все еще шьются, вентиляторы в цехах обещают поставить лишь летом…

Ивану пришло в голову: «А с чего это Ежи отчитывается передо мною, словно у меня уже нет земли и я встал к верстаку?» Однако же он продолжал слушать, ему льстила мысль, что его, русина, считают за своего и поверяют ему важные дела.

— Вот мы, — говорил Ежи, кивнув головой в сторону товарищей, — члены профессионального комитета, и собрались сегодня, чтобы обсудить, как быть дальше. И решили, Иванко, не уступать, не пасовать перед ними. А то мы уж очень наивны были, поверив на слово канонику Спшихальскому. Этот черный ворон, настоятель кафедрального собора, взявшийся посредничать, здорово-таки нам подгадил. Католики-забастовщики доверились ему и… прекратили забастовку. А теперь пальцы себе кусают. Администрация завода опять села нам на шею.

— Вот то-то, не связывайтесь с ксендзами, — сказал Иван. — Ксендзы первые не верят в бога. Им абы политика. Каждый не за ту, так за другую партию тянет.

— Теперь-то мы, Иван, поумнели. И вот сегодня вынесли решение: либо администрация подпишет с нами коллективный договор, либо мы объявляем забастовку.

— Святая правда! — ударив по столу ладонью, воскликнул Иван. — Не сдавайтесь, Ежи. Без. коллективного договора — ни тпру ни ну! Мы в Америке, на чужой земле, а умели постоять за себя. Мы, бывало, такие ультиматумы ставили, аж боссы за голову хватались. На нас полицию насылали, шпиков, армию, а мы стеной, что дубовый лес, — на-кось, собачий сын, попробуй выруби, повали, хоть ты губернатор и даже президент.

Иван разошелся так, что его, должно быть, приняли за крупного рабочего активиста, а Михайло Щерба, даром что ученый, оказал ему честь, назвал по-рабочему «товарищем». После того зашел разговор о том, что в страховой кассе мало денег и рабочие долго продержаться не смогут. Тут-то Иван сгоряча и бухнул насчет своих долларов, — дескать, кстати пришлись бы стачечникам…

Ну, а теперь что? Пока дойдет до дому — вовсе остынет, каяться, пожалуй, начнет. Пьонтек ведь сам признался, что заем состоится без векселя, лишь под честное рабочее слово. Тогда Иван не обратил на это внимания: без векселя или с векселем — не все ли равно! — так загорелся желанием помочь комитету, а сейчас, когда поостыл малость, лезут в голову разные невеселые мысли. А что, как уездный староста пришлет в помощь директору имперских солдат? Ведь забастовка — не обязательно выигрыш, она может обернуться и тяжелым, кровавым поражением. Тогда что, Иван? Плакали твои денежки. С такого голого пролетария, как Пьонтек, ничего не получишь. Разве что вошь на аркане.

Так и сяк прикидывал, шагая против ветра. Дорога вроде и не дальняя, меньше часа хорошего ходу, да нынче показалась она Ивану вдвое длинней, так истерзался он душой. Пока дотащился до дому, такого страха на себя напустил, что решил было даже не заикаться Катерине про доллары и, чтоб не стыдно было перед Пьонтеком, сейчас же послать сына с извинением: так, мол, и так, Ежи, деньги уже у Нафтулы, отнесла Каська, пока у тебя был.

Увидел сына, еще не входя во двор. Тот как раз после обеда выгнал корову и ждал приятелей, чтобы вместе гнать скотину к лесу, а пока держал свою пеструху на длинной веревке, позволявшей ей щипать траву на берегу ручья.

— А книжку, Василечко, забыл прихватить. Опять по смерекам лазать будешь?

— Нет, не забыл. — Василь отвернул полу пиджака и показал на чистую, еще не замурзанную книжку «Кобзаря», которую он, подпоясавшись ремнем, сунул за пазуху. — Дядя правду сказал — мы такой книжки еще не видали. Петь по ней хочется.

— В воскресенье у нас соберутся, чтобы вслух мог людям почитать.

— Отчего ж не почитать, папа. До воскресенья мы с Суханей всю прочтем. Ой, видели б, папа, как мальчишки слушают! Евангелие в церкви так не слушают, Ей-богу, правда!

Иван залюбовался на Василя. Ему сдавалось, что такого сына ни у кого на селе нет, даром что Василю не повезло в школе. Стоит только вспомнить его письма в Америку. Не раз у него набегали непрошеные слезы, когда он читал их. Умел мальчонка искренним словом взять отца за сердце…

— А про Бучач, шельмец, пора бы побеседовать. Как думаешь, хлопче? Дыму без огня не бывает, что-то ты там натворил…

— Я, папа, во всем признался маме, — смутился Василь. — Ничего не утаил.

— Маме ты одно говорил, а директор другое пишет. Грозит судом, если ему за разбитый шкаф не заплатят.