Марина Кретова - Баронесса Вревская: Роман-альбом

«Нет, не за этих людей проливали мы кровь, — негодовал Боткин, — а за будущих, за правнуков теперешних. Мы трудимся за идею христианства. Посмотрю, что будет дальше; своими же глазами я мог видеть только то, что турки угнетали культуру этих несчастных полудиких людей, мозги которых, очевидно, целые века не всеми своими частями работали равномерно. Восторг, с которым якобы встречают болгары русских, существует больше на бумаге корреспондентов, я не вижу нисколько этого восторга; мне даже кажется, что эти якобы восторженные встречи при наших въездах искусственно подготовлены... Болгары принялись грабить турок, но за нас они не поднялись. Болгарская дружина, которая формировалась ещё в Кишинёве, насчитывала 12 тысяч человек! И это всё, что может дать целая страна? Всё на русской крови, всё русскими жилами и животом. Дорогая цена за чужую и, похоже, ненужную свободу».

Вот в этом-то и дело. Боткин — врач, и на его глазах шло истребление русского народа (в войну погибло более 100 тысяч, искалечено — без счёта), отсюда и его раздражение на болгар, а на самом деле — на идею. Но патриотизм не позволял ему критиковать «святую», как говорили славянофилы, идею этой войны, вот он и брызгал желчью на всё и на всех.

Бердяев где-то заметил, что русское сознание всегда применяло к истории моральные и религиозные категории. И всё же трудно примирить религию и кровь, мораль и приказ: «Убей». Даже во имя?!

Болгария недолго пробыла независимой. Её завоевали в первую мировую войну, завоевали и во вторую, она была то фашистской, то социалистической. Свободы не получилось. Колесо Истории, как дыба, неумолимо.

Да, возможно, болгары не давали бесплатно воды и хлеба русским солдатам, но это не их вина. Можно ли судить раба за то, что он не смел и не силён? Рабу не надо быть смелым и сильным, ему надо быть хитрым, приспособиться, чтобы выжить. И наивно требовать от него патриотизма, смелости и ума. Как и любой народ живёт — «нипочёмствует», сеет рожь, жнёт, холит скот, ткёт холсты — хоть под турком, хоть под... чёртом лысым. И в этом его сила и спасение. Это не плохо и не хорошо, это так, как есть.

— Аномнясь у Покрова мужик замёрз.

— Ну и что ж?

— Оттаял.

Местное руководство стесняется отвезти братьев-болгар поклониться праху боготворимого героя в село Спасское. В Болгарии и парк Скобелева, и памятник, и каждый знает — кто это такой... У нас фамильный склеп в Спасском разрушен, могильные плиты расколоты, усадьба Скобелева в руинах.

Памятник ему в Москве своротили в восемнадцатом. Тащили через весь город за ноги, а отлит он был на народные деньги, как и храм Христа Спасителя. И площадь перестала носить имя Скобелева. Город Скобелев в 1924 году переименован в Фергану.

Скобелев был не просто генерал. Он был Белый генерал. Сколько в этом звании солидного, седовласого, мудрого. Да и портрет... Пышные длинные усы и густая борода, высокий лысый лоб, глаза чуть навыкате — крупные черты лица всегда старят. В год смерти ему исполнилось тридцать девять лет.

Был знаком с Ипполитом Александровичем Вревским. Его батюшка Скобелев-старший божился, что один Вревский стоил четырёх конных дивизий. Знал и Юлию Петровну. Да и она писала о нём сестре: «...Скобелева слава велика, и о нём говорят и много хорошего, и много дурного; и то и другое, говорят, правда, но всё же говорят, что он человек, отмеченный судьбой на великие подвиги, ему всего 33 года, он уже генерал с белым орлом».

Они были почти ровесниками [25] М. Д. Скобелев родился в 1843-м, умер в 1882 году. . Поговаривали, что влюблён в неё. Разумеется, тайно.

Сейчас никто не скажет о нём и двух слов, разве то, что генерал, а тогда... Под него одевались, на него молились, подражали и завидовали славе.

Мишенька любил военные парады, часами сидел над любимой книгой и выучил наизусть статус Георгиевского креста. Уже с детства почувствовал призвание — быть героем. И стал. Но не сразу.

В двадцать четыре года штаб-ротмистр Скобелев получил приказ объехать с дозором бухарскую границу. Объехал, никого не встретил, это показалось ему несправедливым, и в реляции он написал, что разгромил огромный отряд разбойников. Вышел скандал — распекли сверху, высмеяли снизу, советовали из военных податься в сочинители, даже дуэль была, после которой, слава Богу, все остались живы. Оставаться в полку сделалось невыносимо его самолюбию, и он добился нового назначения.

В Хивинском походе Скобелев решил действовать наверняка. Генерал Кауфман был немало удивлён, когда мимо него с криками «ура», вздымая облака пыли, в блеске сабель промчался на штурм эскадрон во главе со Скобелевым. Удивился генерал потому, что несколько часов назад город был сдан, и он ехал получить ключи от города, а жители, проведав о русских обычаях, уже приготовили хлеб-соль.

Всё же кавалером Георгиевского креста Скобелев стал, немногим позже, в Кокандском походе — сбылась мечта мальчика.

— Вы исправили в моих глазах прежние ошибки, — заметил генерал Кауфман, отмечая наградой, — но уважения моего ещё не заслужили.

— Ничего, — без обиды отвечал молодой офицер, — буду ждать. Я ждать умею.

Слукавил. Он ничего никогда не умел ждать.

Поначалу русско-турецкая война не сулила генерал-майору с Георгием на шее славы; смеялись: мол, и роту солдат опасно доверить этому мальчишке, и отправили под начало к отцу, Дмитрию Ивановичу Скобелеву, осторожному дисциплинированному старому генералу, чем смертельно обидели сына.

Скобелев-младший, изнывая от скуки и бездействия, больше всего на свете хотел воевать, а даже приказа перейти Дунай всё не отдавали — река была в разливе. И вот в воспалённом от страсти, бессонницы и жажды славы мозгу родилась прекрасная идея. Он потребовал созвать военный совет и выступил с предложением... переплыть Дунай казачьим полкам вместе с лошадьми.

— Невозможно, перетонем, — раздался голос.

Все засмеялись, а старик Скобелев от стыда за сына склонил голову к столу.

Но Скобелев поплыл. С ним — ещё несколько безумцев. Ледяная вода быстро отрезвила их, все повернули обратно. Скобелев не мог — стыдно.

Несчастный отец бегал по берегу и кричал:

— Миша, воротись, утонешь! Миша!

Но Скобелев плыл. Лошадь его утонула. Незадолго до берега его приняла лодка. Он переплыл Дунай.

На этом, как по волшебству, кончаются дурачества молодого Скобелева, и начинается другая история, где ошельмованный когда-то штаб-ротмистр за несколько месяцев сделался народным героем, добыв отличия свои и звания не протекциями, а подвигами и удачей в бою.