Мишель Зевако - Борджиа

Лицо Чезаре пылало румянцем гордости.

– Что надо делать, отец? – возбужденно спросил он, пьянея от будущей абсолютной власти. – Говорите! Приказывайте!

– Что делать! – усмехнулся старый Борджиа. – Прежде всего: побеждать!

– Я это сделаю!

– Овладеть змеиным гнездом Монтефорте!

– Я возьму его!

– Сравнять крепость с землей, уничтожить графство Альма, сжечь их города и селенья, опустошить их поля, надеть голову графа Альмы на крест, который ты воздвигнешь на руинах его столицы, показать пример всей Италии и отравить страну страхом. Власть в Италии должен взять Борджиа. Он передаст эту власть своим детям вместе с миссией увеличивать домен, созданный мною, Родриго, вплоть до той поры, когда весь мир станет королевством Борджиа!

Обезумев от грандиозных картин, обрисованных папой, Чезаре воодушевился:

– Я покажу Италии этот страшный пример, отец! Ближайшей осенью я прикажу засеять зерном укрепления Монтефорте… Клянусь, что ни один из тех, кто собрался воевать с нами, не уйдет от наказания. И будьте спокойны, отец: оно будет ужасным!…

Лукреция, рассмеявшись, прервала тираду брата:

– А что же будет со сладкой Беатриче?

– О! Эта! – зарычал Чезаре. – Именно она стала причиной наших неудач! Это она возбуждает Италию против нас!.. Горе ей!

– Значит, ты больше не любишь ее, братец?

– Люблю так, как еще никогда не любил. Она стала причиной моих бессонных ночей… Из-за нее я страдал и продолжаю страдать… Но моя любовь идет в паре с моей ненавистью. Когда я убью ее защитников, распну на кресте ее отца, разграблю и сожгу его город, тогда я возьму ее. Она примет мою любовь как поругание.

– Браво, братец! Наконец-то ты стал самим собой! – мрачно сказала Лукреция. – Только позаботься о защите: столицу Альмы будут отчаянно защищать…

– Да будь у них в десять раз больше солдат, пусть их укрепления вдруг вырастут на сотню локтей, будь их ворота из железа, а рвы заполнены пылающим огнем вместо воды, я выкорчую племя Альма!

Чезаре произнес эти слова с таким бешенством, что даже его сестра задрожала от ужаса.

Приливом гордости засияло лицо папы, но Лукреция уже возражала:

– У Альмы есть кое-кто получше всего перечисленного, братец!

– Кто же? Кто находится у них, кого я не смог бы сразить? Говори!.. О раны Господни!.. Вижу, ты хочешь сказать!

– Да! Я хочу назвать того, кто победил нас троих, одного за другим! Я говорю о Рагастене!

– Этот человек победил нас неожиданностью и хитростью. Он располагает силой слабых. В начинающейся борьбе его манера действовать бесполезна. Он будет моим! Именно с него начну я свой подвиг разрушения.

– Чезаре! – вдруг сказал папа. – Я прошу у тебя этого человека. Пусть это будет моя доля!

Чезаре поглядел на отца и понял: если доверить месть старику, то она превзойдет всё, что можно себе представить.

– Хорошо! – сказал он. – Вы его получите, отец! Я отправляюсь искать его, и я вам его привезу!

– Когда ты выступаешь?

– Завтра!

Дворец графов Альма, как и большинство жилищ владетельных итальянских синьоров, был украшен обширными садами. Монументальная парадная лестница была пристроена со стороны фасада, выходившего на главную площадь, которую затеняли вековые клены. Другая лестница в два марша спускалась на великолепную террасу с тыльной стороны дворца; по ее мраморным ступеням можно было сойти в парк.

В этот вечер Примавера медленно сошла по мраморной лестнице и приказала служанкам оставить ее одну. Погрузившись в свои мысли, она углубилась в парк. Потом она присела на полированную гранитную скамью. Ребенком она играла на этой скамье, рядом с матерью. Юной девушкой она любила жаркими вечерами предаваться на этой скамье мечтам о принце, который появится однажды, такой же юный, как и она сама, отважный, мужественный, блещущий умом…

Теперь тот, кого она ждала, мог бы прийти. Но она больше не принадлежит себе! Она не может, улыбаясь, протянуть ему руку и сказать:

– Я вас ждала… я ваша…

Так она сидела и вздыхала о своих разбитых мечтах, о юности, брошенной в объятия старика, как вдруг на дорожке послышался хруст гравия под чьими-то легкими шагами. Тень появилась перед нею и мужской голос сказал:

– Я здесь, синьора; я выполнил ваши указания.

Примавере даже не надо было поднимать глаза; она сразу узнала шевалье де Рагастена. Он стоял в двух шагах от скамьи и держал в руке шапку.

– Синьор, – сказала она, – я хотела вас поблагодарить… Перед свидетелями я, возможно, не была бы такой искренней, как мне хотелось… Поэтому я и попросила вас прийти сюда.

Рагастен молча поклонился.

– Поблагодарить вас, – повторила она, и в голосе ее слышалось чувство, которое она не смогла подавить, – потому что только здесь я могу понять и оценить жертву, которую вы принесли.

– Жертву, синьора? – спросил шевалье.

– Может быть, есть какое-нибудь другое, более верное, выражение? Вы полагаете, что я не всё поняла той ночью, когда вы по моему желанию пришли в Риме в катакомбы, чтобы сообщить мне то, чего я не знала: Чезаре Борджиа предложил вам завидный пост. Я знала, что вы бедны, и знала, что дочь папы открывает вам свои милости. Вам стоило только принять эти блестящие предложения. Мне известно, что многие римские дворяне, и даже из самых видных, сочли бы невероятной удачей, если бы оказались в вашем положении… Шевалье, вы отказались от фортуны и почестей, вызвали на себя смертельную ненависть Борджиа, подверглись жестокому осуждению – всё это для того лишь, чтобы не стать моим врагом… Тщетно ищу я слова, которыми могла бы вам выразить свою признательность…

– Синьора, – сказал Рагастен, – если я действительно имел честь принести жертву, как вы думаете, то я уже вознагражден за свой поступок, потому что вы пришли и поблагодарили меня за это.

– Наконец, – продолжила Примавера, – вы спасли моего отца. Я считала бы себя недостойной вашего великодушия, если бы откровенно не сказала вам об этом. Граф Альма предал своих союзников… Вы не дали имени, которое я ношу, покрыться несмываемым позором.

– Имени, которое вы носите, синьора? – взволнованно прервал ее Рагастен.

Примавера вздрогнула. Она поняла скрытый смысл вопроса.

– Имени, которое я носила, – почти прошептала она, побледнев.

И сразу же с достоинством продолжила:

– Впрочем, синьор, это всё то же имя. Вам, верно, неизвестно, что Манфреди и Альма принадлежат к одному дворянскому роду. Две его ветви равным образом были задеты глубокой раной, нанесенной … отъездом графа Альмы… Значит, вы рисковали жизнью и для того еще, чтобы спасти нас от позора и боли.

Она замолчала, словно подступившие чувства душили ее.