Николай Раевский - Последняя любовь поэта

«Вновь привлеки, вертишейка, под кров мой милого друга!

Травка аркадская эта сжигает быстролетных,

Страсть безумным огнем и пыл в кобылицах рождает.

Если бы могла увидеть я, как в дом этот Дельфис ворвется

В страстном безумье любви...»

Губы повторяли имя возлюбленного Симайты. Мысли были о Феокрите.

Запах цветов, лунная тишина и прохлада ночи понемногу успокаивали Миртиллу. Тело переставало гореть. Пробирала дрожь. Возвращалась домой, отогревалась под одеялом, засыпала. Утром по привычке бралась за зеркало. Полированное серебро отражало похудевшее лицо, темные круги под ввалившимися воспалёнными глазами, потрескавшиеся губы. Не хотелось вставать, не хотелось есть, ничего не хотелось… Эвноя не смела расспрашивать. Да и без расспросов ясно — мучится госпожа, сохнет, желтеет. По нескольку раз в день Миртилла бралась за свой свиток. Перечитывала историю влюбленной Симайты. Знала уже наизусть многие места длинной песни. Все чудилось, что это о ней, Миртилле, написал Феокрит:

«Как моя страсть родилась, послушай, царица Селена,

Глянула,— дух занялся, будто в сердце мне что-то вонзилось,

Краска сбежала с лица,— я о празднестве больше не помню;

Даже не помню, когда я и как в свой дом воротилась.

Знаю одно, что меня пожирала болезнь огневая.

Десять ночей на постели и десять я дней пролежала.»

Не так с ней было. Любовная горячка началась не при первой встрече, но Миртилла уже не вспоминала о том, как целовалась с Херсием в ночь Неофронова пира. Теперь она страдала совсем, как Симайта. Мучилась, но не переставала надеяться. Когда-нибудь и она скажет о Феокрите, как та о своем любовнике:

«За руку взявшись его, я на ложе к себе привлекала.

Тело приникнуло к телу, и щеки от счастья горели

Жарче и жарче, и сладко друг с другом мы тихо

шептались.

Многих я слов не хотела б терять, о Селена благая,

Как до предела дошел он, и вместе мы страсть разделили.»

Однажды Эвное показалось, что молодая госпожа сходит с ума. Достать вертишейку... Служанка подумала, что ослышалась, переспросила.

— Ну да, вертишейку. Знаешь такую птицу?

— Знаю... серенькая... на яйцах так крепко сидит, что можно взять рукой. Только головой крутит. Но зачем тебе она, госпожа?

— Увидишь зачем. Нужно...

— Живую или можно и мертвую?

Миртилла задумалась. Сама не знала, нужно ей непременно живую вертишейку, или мертвую, или чучело этой птицы. Сказала наугад:

— Постарайся добыть живую. Только, Эвноя, здесь никому ни слова — съездишь в свою деревню. Когда вернешься, непременно достань у рабов какой-либудь лоскуток одежды Феокрита. Поговорим потом. Я им заплачу, хорошо заплачу.

Служанка успокоилась. Вот оно что... В городе, значит, все по-своему. Вертишейка требуется...

Эвноя вернулась только через четыре дня. Привезла покрытую холстом клетку. Вертишейка забилась в угол. Сидела нахохлившись и не обращала внимания из людей. Перед ней насыпали ягод, Поставили черепок с водой. Пленница не ела и не пила. Миртилла решила, что она ждет смерти.

Надо было торопиться. С утра Эвноя отправилась раздобывать лоскуток. Миртилла тревожно ждала — принесет или не принесет?.. Без него и пытаться нечего... Пока что подогрела воск. Принялась лепить фигурку. Старалась, чтобы вышла похожей на Феокрита. Трудилась долго. Получались уродцы, вроде тех глиняных кукол, что покупают детям за один обол. Поняла наконец, Феокрита ей не вылепить. На груди последнего уродца вывела острием гвоздя имя поэта. Боги прочтут, если захотят помочь.

Посмотрела в кладовой, есть ли все нужное — вино, мед, ячмень, отруби, листья лавра. Предыдущие дни она почти не вставала с постели. Волосы свалялись, ногти отросли... И вымыться надо с ног до головы. Принялась приводить себя в порядок. Вынула из ларя тот нарядный хитон, который собиралась надеть ради Феокрита.

Уже близился вечер, а Эвнои все не было. Миртилла волновалась. Неужели не принесет?.. Чтобы быстрее шло время, опять принялась перечитывать свиток:

«Видно, нашел себе радость иную, меня позабывши.

Нынче его волшебством я свяжу, но Мойрой клянусь я:

Коль оскорбит он опять — стучать ему в двери Аида!

В этом вот ларчике здесь сохраняются страшные зелья.

Мне ассириец-пришелец поведал, что делают с ними.»

Злая она, эта Симайта... Нет, нет... никаких трав не будет. Хочу жить, но жить с Феокритом... Боги должны помочь.

За здоровье возлюбленных пьют неразведенное вино, Миртилла сходила в кладовую, налила полный кубок крепкого кипрского и выпила залпом. Стало весело и тепло. Щеки горели, комнату заволакивал радостный туман. Удастся... удастся... должно удаться.

Эвноя вернулась в сумерках. Госпожа спала в кресле. В комнате пахло вином. У служанки екнуло сердце. Не отравилась ли она?.. Схватила свесившуюся руку Миртиллы. Та медленно открыла глаза. Вскочила.

— Принесла?

— Вот, госпожа… — Эвноя вынула из-за пазухи белый лоскуток.

— Настоящий? Не надули?

— При мне отрезали от хитона.

— Все, значит, в порядке. Спасибо, милая! — Миртилла обняла служанку и крепко поцеловала её в губы. — Теперь прибери комнату, вымойся и надень хитон, который я тебе подарила.

Эвноя понимающе кивнула головой и принялась а работу.

Этой ночью мир снова был во власти волшебницы Селены. Богиня луны превратила деревья в шатры, отливавшие серебром, в чёрные колонны недостроенных храмов, в гигантских лягушек, поднявших голову к небу.

Миртилла и ее служанка стояли рядом под раскидистыми ветвями платана, словно в ярко освещенной пещере. Потрескивая, горели сухие кипарисовые поленья.

На скамейке лежали мешочки со снадобьями, нужными для чародейства, стоял фиал для возлияний, и здесь же была клетка с вертишейкой. Миртилла знала, что по-настоящему надо привязать вертишейку к медному диску и. вертеть его, но диска не нашлось, да и жаль было мучить еле живую птицу. Никогда еще в жизни Миртилла не пробовала колдовать. У гадалок бывала, но к чародейкам не ходила. Как они это делают, толком не знала, но в свитке волшебство Симайты было описано подробно. Симайта хотела вернуть утраченную любовь, а ей нужно, чтобы её любили.

Всё было готово, но Миртилла молча стояла у костра. Было страшно и ей и Энное, давно понявшей, что собирается делать госпожа. Говорят, где колдуют, туда демоны слетаются, как осы на мед. Заухай сейчас филин, обе женщины побежали бы прочь. Но было тихо. Только потрескивали дрова да вертишейка изредка шевелилась в своей клетке.

Миртилла набрала полную горсть ячменя и бросила ее в костер. Пламя вспыхнуло ярче. Запахло паленым хлебом. Прерывающимся голосом прошептала все тот же стих:

«Вновь привлеки, вертишейка, под кров мой милого друга!»