Николай Раевский - Последняя любовь поэта

Заря погасла. Высоко в небе догорали легкие перистые облака. Горы Троады из фиолетовых стали темно-синими. Феокрит молча смотрел на подернутую сизой дымкой равнину Скамандра. Там, где некогда стоял город Приама, виднелось далекое зарево. Поэт вспоминал свои молодые стихи:

«Вашу же славу, владыки, Хиосский певец [57] Гомер. возвеличил,

Город Приама воспев, корабли боевые ахеян,

Битвы вокруг Илиона, Ахилла, в сраженьях опору.

Также и я приношу вам от Муз звонкогласых напевы!»

— A все-таки Афродита прекраснейшая...— Миртилла шёпотом повторила то, о чем не переставала думать.

,

На этот раз Феокрит отозвался. Обнял ее и сказал тоже шепотом:

— He прекрасней тебя, дорогая...— И опять, как тогда на пиру у Неофрона, она испугалась. Нельзя же так... Богиня разгневается.

Когда Феокрит и Миртилла спустились с холма, на небе уже горели первые заезды. Путники снова направились к ручью. Вдруг Миртилла схватила поэта за руку и испуганно прошептала:

— Люди!

По поляне шли двое мужчин. Было еще довольно светло, и Феокрит сразу узнал пастухов. Успокоил Миртиллу. Конечно, они — кому же и быть, здесь в такую позднюю пору. Пастухи шли быстрыми шагами горцев. Заметив путников, остановились. Но Феокрит, взяв Миртиллу за руку, сам пошел навстречу. Женщина... значит, бояться нечего.

Сошлись, поздоровались. Худощавый лысый старик в коротком хитоне с сумкой через плечо и юноша, всю одежду которого составляла черная баранья шкура, обернутая вокруг бедер.

Старик торопливо спросил:

— Телку не видели?

— Не видели.

— Куда же она задевалась, проклятая животина… Ну, прощайте!

— Постой, постой, старина! — Феокрит положил тяжелую руку на плечо пастуха.

— Некогда мне с вами. Не мешай...

— На тебе — выпьешь за наше здоровье.— Старый раб низко поклонился человеку, ни с того, ни с сего давшему триобол.

— Молоко есть?

— Есть, есть...

— И сыр?

— Все есть. Провожу вас — здесь близко.

— А как же твоя телка? Мы бы подождали...

— Парень поищет. Идем, господин! — Старик суетился. Чувствовал, что странные путники заплатят и хорошо заплатят. Сразу триобол. Наверное, отец с дочерью. Ну, там отец или не отец, а деньги у них есть...

Старик знаками показал юноше, где искать телку. Тот кивнул головой и понимающе промычал. По дороге старик объяснил;

— Племянник мой... Добрый парень, красивый, сильный. Женить бы его пора, да беда — и не говорит и слышит. Маленьким был, как все, а потом какая-то болезнь напала. Кто за него теперь пойдет?..

— Пойдет, дедушка, пойдет...— голос Миртиллы звучал уверенно.— Если девушка полюбит, так и за слепого пойдет.

— Я, красавица, много прожил, а такого еще не видел.

— А я видела, хотя и молодая. Одному солдату на войне выбило оба глаза. Вернулся к матери, и моя подруга за него вышла.

— Богатый был?

— Нет, бедный, и она бедная...

Старик ничего не ответил. Он прислушивался к тому, как говорит Миртилла. Должно быть, приезжая, и мужчина тоже не здешний. Куда это они?.. Ну, не его это дело...

До землянки пастухов оказалось не близко — добрый десяток стадий. Старый раб побоялся сказать правду. Не захотят, чего доброго, чужеземцы идти. Спустились, поднялись, снова спустились. Шли гуськом вдоль опушки леса. Луна уже взошла, и на серебряной земле лежали густые тени. Между кустами плавали зеленые огоньки светляков. Миртилле хотелось есть, но еще больше хотелось спать. Наконец показался красный отсвет костра. Залаяли собаки. Миртилла едва не упала, наткнувшись на кучу спящих овец. Пришла в себя — ей уже казалось, что не она идет, а кусты плывут мимо нее. Подошли к костру. Очная прохлада сменилась волнами дымного жара. Нагой мальчик — подпасок, варивший ужин, подбрасывал в огонь сухие коряги. В котле, подвешенном над костром, клокотала похлебка. Что это было за варево, Миртилла не разобрала — в городе, пожалуй, и в рот бы не взяла, но здесь ужин показался удивительно вкусным... Выпила еще парного молока, но овечьего сыра не захотела — его надо было есть с хлебом, жевать, терять время, а сон валил на землю, голоса звучали где-то вдали, перед глазами роились огненные пчелы. Пришлось Феокриту снять с заснувшей подруги сандалии, положить ей под голову мешок, укутать хленой. Пастух уговаривал переночевать в землянке — там и под утро не будет холодно, и нары есть, и сено. Поэт не захотел. Улегся рядом с Миртиллой. Спать ему еще не хотелось. Смотрел на небо, думал. Старик ушёл в землянку. Глухонемой парень привёл наконец телку, поужинал, лег спать по другую сторону костра вместе с подпаском. Огонь потух, осталась куча постепенно тускнеющих углей. В лесу ухал филин.

Звёздам было не под силу состязаться с полной луной. Даже Сириус светил неярко, и серебристая Вега робко дрожала перед лицом Селены. Волосы Береники мерцали чуть заметно. Ох уж эти волосы… Глупая история, очень глупая, а пожалуй, вся жизнь сломается из-за застольной болтовни. Тяжело будет без библиотеки, без александрийских друзей, без помощи Птолемея. Снова подумал — хорошо бы ни от кого не зависеть, но ведь не обойдёшься без этого. Всё равно надо искать покровителя… Найти-то найдет — многие теперь знают Феокрита, но кем он еще окажется, новый благодетель?

Хотелось спать, а сон не приходил. Старость, что ли, подбирается... Раньше, когда бродил по горам, стоило положить голову на сумку, и сразу засыпал. Перевернулся на другой бок, укрылся с головой. Нет, не приходит сон... Вдруг стало жалко недавно умершего царя. Иногда забывал о его жестокостях. Говорили по душам. Оба когда-то учились у поэта Филета Косского, оба любили его родной остров, Птолемей на нем родился. Феокрит провел там и юность и молодость. Вспомнил, каким был царь в последние месяцы жизни. И лет-то ещё не так много, но подагра замучила. Желтый, обрюзгший. Не мог ни ходить, ни сидеть — носили на окованных золотом носилках из палисандрового дерева. Случалось, днями и ночами кричал от боли. Однажды призвал в опочивальню, велел читать Гомера. Слушал, морщился, стонал. Потом рассказал, что во время прогулки на носилках увидел отдыхающих рабов-землекопов. Одни спали на самом солнцепеке, другие тут же ели, да с какой охотой ели — любо было посмотреть. А он, царь Египта, Сирии, Ливии, земли эфиопов, ни спать, ни есть не может. Сказал, сдерживая слезы:— Горе мне! Почему я не родился одним из этих людей?..

Да, от смерти, никому из нас не уйти. Блуждаем здесь, не зная, что будет завтра, а все-таки жизнь хороша, хороша, хороша... Подумал уже весело: «Вот у царя Миртиллы не было, а подагра была, у меня же наоборот, и я богаче всех Птолемеев...» Подумал и сразу же заснул.

Пастух не ошибся. Поутру Феокрит щедро заплатил за ночлег, молоко и сыр, купил еще на дорогу каравай хлеба. Старик долго кланялся тароватым путникам, а про себя думал: «Хорошо на свете богатым, куда как хорошо. Вот и этот жёнушку себе выискал такую, что годится ему в младшие дочки».