Николай Раевский - Последняя любовь поэта

Рабы остались разгружать лодку. Все нужное для пира им предстояло нести на плечах по плохой дороге к берегу Пропонтиды.

Неофрон и Феокрит медленно поднимались на холм акрополя. Гликера и Миртилла шли в нескольких шагах впереди мужчин. Эпикуреец был недоволен и погодой, и гетерой, и самим собой. Если бы знал, что на середине пролива сегодня такая качка, отложил бы поездку. Если бы раньше видел Гликеру рядом с Миртиллой, не позвал бы ее. Тяжелая, рыхлая, неуклюжая... В гору еле идет, сопит, как старуха. Больше всего был недоволен собой. Давно ли ходил хоть нелегко, но быстро, а теперь что-то случилось с сердцем. Холм совсем невысокий, подъем некрутой, а идти так тяжело. Пот заливает глаза. В груди ноющий камень. Старость... И обидно эпикурейцу: гость — ровесник, а шагает так, точно они идут по берегу Алфея много лет тому назад. Миртилла... Все теперь понятно. Паррасий мог бы писать с нее одну из своих богинь. Прав Феокрит... Неофрону трудно идти. Каждый шаг больно отзывается в сердце Трудно и думать, но он все-таки думает. Феокрит собирается уезжать. Говорит, что Миртиллу возьмет с собой. Жаль... Останься она здесь, с Гликерой бы порвал. Пусть даже ходит в белом, если уж ей так хочется. Но как тяжело дышать... Перед глазами зеленые круги, тошнит, и ноги как будто не свои. Никогда ещё так не бывало.

Дошли наконец. Крепостная серая степа, ворота, двое воинов в ярко начищенных шлемах. Неофрон остановился в тени. Сделал вид, что рассматривает старинную каменную кладку акрополя. Жадно втягивал воздух. Осмотрели совсем маленькую городскую площадь, неказистый, пестро раскрашенный храм Зевса с колоннами, выбеленными известкой. Посередине агоры [71] Городская площадь. стояла статуя Александра Македонского. Должно быть, у городского совета не хватила денег, чтобы заказать ее хорошему скульптору.

Бронзовый конь был слишком мал, по сравнению с фигурой царя, а его лицо мало походило на всем известные изображения Александра. Но жители Каллиполя с детства привыкали к статуе и любили ее.

Городок был полон кипарисов. Островерхие кроны прорезали зелень маленьких садов, темной стеной окружали с трех сторон приземистое здание городского совета. Горячий воздух пах моpем и кипарисовой смолой.

Феокриту хотелось побольше узнать о Каллиполе. Как всегда, он умел видеть и больше и лучше, чем другие. Расспрашивал друга. Неофрон старался внимательно слушать и отвечать, но думал о другом. Зачем только он тратил деньги на Гликеру, когда в Лампсаке была Миртилла и не было Феокрита?..

И город и его окрестности Неофрон знал хорошо. Много раз бывал в Каллиполе по делам. Решил заранее, что обедать будут на берегу заливчика, за мысом, на котором стоит маяк. Невысокие скалы окружают маленький залив с трех сторон. Жители Каллиполя сюда почти не ходят. Лодке и в тихую погоду пристать нелегко. Огромные плоские камни выступают из воды и у самого берега и стадиях в двух от него. Когда ветер с востока разводит в Пропонтиде большую волну, рыбаки, возвращаясь в Каллиполь, и близко не подходят к опасному месту. Но бури в Пропонтиде бывают редко. Обычно на берегу заливчика, укрытого от ветров с суши, так тихо, что дым от костра висит в воздухе, точно крона морской сосны.

Когда четверо путников, осмотрев город, спустились на берег, всё уже было приготовлено для необычного обеда. На плоских ноздреватых камнях в тени скал рабы разостлали толстые мягкие кошмы, привезённые из далёкой Скифии. Как и дома, положили на них туго набитые полосатые подушки, чтобы возлежащим было о что опереться. Кушанья подогревались на костре. Пирожки, только что вынутый из ульев сотовый мёд, корзинки с фруктами, нарезанные хлебы были pазложены на куске холста между ложами. Зная, что Феокрит любит овечий сыр, Неофрон велел домоправителю не забыть и его.

Все четверо, как водится, разулись. Миртилла и Гликера остались в хитонах. Мужчины, сняв одежду, завернулись до пояса в гиматии. После переезда через Геллеспонт и ходьбы по каллипольским улицам ели охотно и много. Гликера, страшась полноты, старалась не жадничать, но не смогла справиться с желанием поесть вволю. Одна чуть не наполовину опустошила корзинку с пирожками, начиненными рыбой и яйцами, которые повара Неофрона готовили на удивление вкусно.

Когда рабы расставили чаши и подали вино, Феокрит, прищурив весёлые глаза, обратился к устроителю поездки:

— Друг, я надеюсь, что сегодня твоя речь будет краткой… Алтаря нет и философ только один.

— Её не будет совсем. Ты сам совершишь возлияние, кому хочешь, и скажешь, что хочешь.

Миртилла просяще посмотрела на поэта. Надеясь, что он опять выберет её, любимый гимн Афродите. Феокрит и сам любил его, но знал, что от частого повторения самые лучшие стихи становятся похожими на стёртые монеты. Приняв от раба жертвенную чашу, прочёл свои гекзаметры:

«С Музами к тем я пойду, кто нас вместе позвать пожелает,

С вами же я не расстанусь — что может быть людям приятно,

Если Харит с ними нет? Всегда я с Харитами буду.

Почтим же, друзья, возлиянием девятерых пиерид!»

Миртилла слушала друга рассеянно. Она знала, конечно, кто такие музы, хотя по именам помнила только трех-четырех. Слышала и о том, что этих богинь почему-то зовут пиеридами. Ей самой до них не было дела. Мало ли на свете богов и богинь — всех не упомнишь... Когда-то в Афинах недоброй памяти грамматик, отец ее подруги Олимпиады, сказал, правда, Миртилле, что Эрато — муза любовной поэзии, но об этом давно забыла. Не понравилось, что так дороги Феокриту девять небесных сестер. Почувствовала, что ревнует друга к небожительницам. Выбранила себя за глупость, а тревога в душе все-таки осталась.

За вином ни о чем умном не рассуждали, Неофрон постыдился сказать Феокриту, что Гликера не знает грамоты, но поэт быстро понял, что старательна наряженная гетера, кроме своего ремесла, вообще ничего не знает.

Вино делало свое дело. Сумрачный Неофрон — и тот на время забыл, где у него сердце, Развеселился. Поддразнивал Гликеру. Спросил Феокрита, не знает ли наизусть что-нибудь из Сотада. Поэт приложил палец к губам. Когда-то в молодые годы на Косе он вместе с Аратом во время попоек с гетерами не раз смешил их непотребными стихами Сотада, но это было давно. Сейчас он даже таким, как Гликера, не стал бы их читать. За Миртиллу готов был обидеться, но эпикуреец уже забыл о своей просьбе. Велел хохочущей Гликере спустить до пояса хитон, который и так уже сполз с одного плеча, обнажив полную грудь. Под конец пира гетера совсем захмелела. Обняв хмурившуюся Миртиллу, целовала её в. губы. Предлагала дружить, звала к себе в гости. Когда пирующие улеглись отдыхать она сбросила одежду и, уткнувшись головой в подушку громко захрапела.