Анри Кок - Последние из Валуа

В тот вечер в особняке д’Аджасета маркиз Луиджи Альбрицци и его друг шевалье Карло Базаччо давали прощальный ужин на сорок персон для ведущих сеньоров двора короля Карла IX.

Вынужденные, по их заверениям, вскоре вернуться в Италию, Луиджи Альбрицци и Карло Базаччо пожелали в последний раз собрать под своей крышей, за дружеской трапезой, всех тех господ, которые столь любезно приняли их в Париже.

В восемь вечера в гостиных итальянцев уже собрался весь цвет французского дворянства. Они все там были: Таванны и Вильруа, Бираги и Гонди, Шиверни, Лианкуры… Были там и оба сына барона дез Адре: Рэймон де Бомон и его брат Людовик Ла Фретт.

Да и могло ли быть иначе? Могли ли эти сеньоры отказаться от любезного приглашения Луиджи Альбрицци и Карло Базаччо?

Расставаясь надолго, если и не навсегда, меньшее, что они могли сделать, это обменяться дружескими рукопожатиями за распитием пары-тройки бутылок старого вина.

Лишь один дворянин отсутствовал на празднике – граф Рудольф де Солерн, главный оруженосец ее величества королевы Елизаветы. Он тоже был приглашен, но в середине дня внезапное недомогание вынудило его прислать маркизу Альбрицци свои извинения.

Так, по крайней мере, Альбрицци объяснил это отсутствие гостям. Правда же состояла в том, что вроде бы как рассчитывая увидеть Рудольфа де Солерна, как и всех прочих, на этом ужине, Альбрицци был совершенно уверен, что тот не придет, так как накануне, отведя главного оруженосца в сторонку, сказал ему:

– Завтра вечером, после даваемого мною ужина, произойдет нечто такое, что вам видеть не следует, мой друг. Это вас бы расстроило, так что не приходите.

– Довольно! – без лишних возражений ответил Рудольф де Солерн, уверенный, что из уст Луиджи Альбрицци может исходить – для него – только добрый совет.

Итак, в восемь часов, около сорока дворян ожидали, прогуливаясь группками по прилегающим к столовой гостиным, сигнала садиться за стол. Не хватало… лишь одного из амфитрионов, Карло Базаччо, и Луиджи Альбрицци выглядел даже более удивленным, нежели его гости, странной задержкой друга. Тот, говорил он, ушел по каким-то пустяковым делам вскоре после полудня, и давно должен был вернуться.

В половине девятого маркиз заявил, что не станет больше ждать, и пригласил всех к столу.

Некоторые предложили из вежливости подождать еще полчаса.

– Нет, нет, господа! Не справедливо, чтобы сорок желудков ждали одного. Садитесь, прошу вас! Шевалье нас нагонит.

Следуя приглашению любезного хозяина, несколько минут спустя все уже забыли об отсутствующем ради великолепно приготовленных, редких блюд, дорогих вин и веселой, пикантной беседы, завязавшейся после утоления первого голода.

Лишь один из гостей оставался в стороне от всеобщей горячности. Это был Людовик Ла Фретт.

С начала этой истории, где он столь мужественно дал отпор барону дез Адре, его отцу, желавшему вовлечь сына в постыдную экспедицию, у нас практически не было возможности поговорить о Людовике Ла Фретте… О чем мы сожалеем, так как это был во всех отношениях достойный молодой человек.

Но так часто бывает в рассказах, состоящих из множества событий. Зачастую приходится на какое-то время забывать о персонажах, которые вам симпатичны, дабы сопровождать тех, к которым вы и не можете испытывать иного чувства, кроме отвращения.

С тех пор как Людовик Ла Фретт оказался в Париже, в услужении (как и его брат) герцогу Алансонскому, его поступки и жесты можно, впрочем, резюмировать в нескольких словах: преследуемый глубокой печалью, лишь усугубленной резонансом от последнего и зловещего «подвига» сеньора дез Адре, Людовик Ла Фретт, несмотря на свою молодость и привлекательность (которые обещали ему все успехи при дворе, где единственными идолами являлись удовольствия и забавы), упорно сторонился любых развлечений.

Все те мгновения свободы, которая оставляла ему служба, он проводил, запираясь в своей комнате в особняке герцога Алансонского. Единственным за последние полтора месяца отступлением от этого правила стал его визит в Монмартрское аббатство, к сестре Екатерине. Изредка также ему нравилось ходить по утрам в Лувр – поболтать с другой сестрой, Жанной, в которой он тоже души не чаял.

Вот только в тот день, во время одного из таких разговоров Жанна показалась ему задумчивой. Он забросал ее вопросами относительно причины такой озабоченности; она отказалась ему отвечать… но при расставании в ее прекрасных глазах блеснули слезы.

Вот почему, независимо от его неприятия подобных пирушек – он и эту-то явился лишь по настоянию брата, Рэймона де Бомона, – вот почему Людовик Ла Фретт оставался в стороне от веселости прочих гостей господ Альбрицци и Базаччо.

Тщетно Бираг и Шиверни, между которыми он сидел, пытались его развлечь, тщетно даже сам Альбрицци адресовал ему по этому поводу любезные упреки, – к подаваемой еде он даже не притрагивался, разве что изредка смачивал свои рассеянные губы в бокале вина.

– Похоже, Ла Фретт, вы или влюблены, или больны, – заметил ему в какой-то момент Шиверни, – раз уж сидите с таким мрачным видом. Влюблены или больны!

– Да, я действительно болен, господин граф, – ответил молодой человек.

– Ба! И что же у вас болит?

Ла Фретт печально улыбнулся.

– У меня болит сердце.

– Ну, так и есть! – воскликнул Шиверни. – Вы влюблены! Лишь у того, кто любит, может болеть сердце!

«Знали бы вы, – подумал Ла Фретт, – что такое – иметь отца, имя которого никто не может произнести без содрогания!»

Тем временем пробило десять; подавали вторые блюда, когда звонкий голос Скарпаньино объявил:

– Шевалье Карло Базаччо!

Раздался крик изумления при виде вошедшего шевалье: до сих пор все знали его смуглым брюнетом, теперь же он предстал перед ними совершенным блондином.

Шевалье раскланялся со всем собранием и попросил извинить его за поздний приход, сказав, что его задержала неожиданная встреча.

– Мы извиняем вас, шевалье, – сказал за всех маршал де Таванн, – извиняем от души. – Для всех нас дела – на первом плане… Но не будете ли вы так любезны, чтобы объяснить нам произошедший в вас загадочный феномен. Вроде как это вы, если позволите, но в то же время – и не вы! В каком магическом источнике вы искупались, сеньор Марс, что превратились в златокудрого Феба?

Вопрос был задан шутливым тоном, Филипп постарался ответить таким же. Поклонившись с приветливым жестом, он промолвил:

– Эта загадка объясняется очень просто, господа: мне было необходимо скрывать свою личность… от некоторых персон. С этого вечера в этом больше нет нужды… так что я вновь становлюсь самим собою. О! и эта физическая метаморфоза – не единственная, которую я вам приготовил… Есть и другие… духовные, даже более любопытные. Но всему свое время, если позволите… Вот отужинаю, как вы…