Анри Кок - Последние из Валуа

– Да они все сошли с ума! – воскликнул дез Адре.

– Вы правы, монсеньор, – ответил Зигомала, снисходительно улыбаясь столь поразившему барона зрелищу, – они все сумасшедшие. Я влил им в вино пятьдесят капель одной индийской эссенции; результат вы видите. Если бы я удвоил дозу, все они через час отправились бы к давно ожидающему их черту!.. Но мне было приказано сохранить им жизнь. Вы можете оставить их при себе, если вам это подсказывает сердце… Вот только, как уже заметил господин граф де Гастин, вряд ли эти бедняги когда-либо вновь грабить и убивать ваших соседей!

Дез Адре, ничего не ответив Зигомале, бросил последний взгляд на этих людей, еще утром пылких и смышленых, а теперь превратившихся в самых настоящих животных…

Повернувшись к Филиппу, он заметил:

– Да, господин граф, ваша месть замысловата. Я заставил ваших солдат прыгать, вы свели моих с ума. Что дальше? Или это все?

– Нет, еще не все, барон. Но теперь уж полночь; мои друзья, маркиз Альбрицци и доктор Зигомала, и я нуждаемся в отдыхе. Завтра вы узнаете, какое последнее наказание я для вас приготовил. Спокойной ночи, барон!

Барон дез Адре был оставлен под охраной десяти вооруженных солдат в хозяйственном зале, куда его препроводили.

Филипп де Гастин, Луиджи Альбрицци и Зигомала провели ночь в спальне барона. Луиджи и доктор уснули; Филипп не спал, даже не ложился.

Дело в том, что хотя его возмездие, такое же ужасное, каким и планировалось, приближалось к концу, молодой граф был далек от того, чтобы обрести успокоение. Зло не излечить злом; он получил печальное тому доказательство. Последние два месяца он жил лишь для того, чтобы мстить, и он отомстил, жестоко отомстил. Но что дальше? Когда – как того и хотел – он вынудит барона дез Адре на коленях просить прощения, что будет делать он тогда?

Его жизнь была разбита! Тщетно Альбрицци повторял ему ежедневно: «Вы молоды! Вы еще полюбите и будете любимы! Не стирая совершенно из вашей души столь дорогой вашему сердцу образ, какая-нибудь девушка, столь же молодая и прекрасная, как ваша Бланш, как ваша добрая и благоразумная Бланш, облегчит ваши печали своей нежностью!»

«Нет! – думал Филипп. – Нет, я уже не полюблю. Нет, я не хочу быть любимым! Бланш мертва. Теперь, когда я отомстил за нее, я тоже хочу умереть. Я был бы слишком несчастен без нее на земле; я воссоединюсь с ней на небе!»

Как только взошло солнце, молодой граф вышел в парк Ла Фретта подышать свежим сельским воздухом, которого так долго был лишен. Он прогуливался там уже с полчаса, когда увидел идущего к нему Тартаро.

Филипп был сильно привязан к Тартаро, нетрудно понять почему: Тартаро ведь знал Бланш!.. С Тартаро граф мог поговорить о своей дорогой усопшей , как он ее называл. В свою очередь, с тех пор как он присоединился к молодому хозяину, особенно после того, как выехали из Парижа в Грезиводан, гасконец не находил себе места от радости…

И это тоже объяснялось просто: после того, как дела в Ла Фретте будут закончены, барон дез Адре наказан, разве не имел бы гасконец разрешения на три слова, всего три слова: мадемуазель Бланш жива ! коими мог вернуть молодому хозяину все его счастье?

Сеньор и оруженосец подошли друг к другу с улыбкой на устах.

– Ты уж встал, Тартаро? – спросил граф.

– Уже встал, монсеньор! – ответил Тартаро.

– О, а я, – вздохнул граф, – давно уже отвык спать.

– Видит Бог, пока я состоял на службе у этой так называемой графини Гвидичелли, я тоже не мог спать спокойно… Бррр! До чего ж скверная женщина!.. Я говорю о душе, лицом она еще хороша… Однако же теперь, когда маркиз с нею почти покончил, а вы, господин граф, вскоре покончите с этим разбойником бароном дез Адре, мы…

– Мы поедем в Италию.

– Да… поедем… но не сразу же…

– Сначала мы отправимся в Ла Мюр… в то, осталось от Ла Мюра, увы!..

– Именно!.. О, местные крестьяне так будут рады вас видеть, господин граф, особенно папаша Фаго…

– Надеюсь, мы вместе посетим руины замка, Тартаро.

– Как скажете, господин граф!

– И, как знать! Быть может, в золе я обнаружу следы моей дорогой усопшей!

– Вполне возможно, господин! О, Боже, как бы я хотел уже быть в Ла Мюре!

Живость пожелания гасконца поразила Филиппа.

– Почему тебе хочется уже быть в Ла Мюре? – спросил он.

– Да потому… – пробормотал Тартаро, краснея – он чуть не выдал секрет, – потому… что, как вы сами сказали, господин, вы были бы счастливы оказаться там… где жила мадемуазель Бланш…

– Счастлив! – повторил Филипп, смахивая слезу. – Да!.. Счастлив ровно настолько, насколько можно быть счастливым на могиле…

Тартаро косился на хозяина и думал:

«Надеюсь, мадемуазель Бланш, не придется меня упрекать! Чего бы мне это ни стоило, я буду верен данному слову до конца! Она запретила мне говорить ее мужа, что она жива… я и не скажу!.. И все равно… я готов был быв даже отдать десять поцелуев в щечку мадемуазель Луизон за право все выложить прямо сейчас!»

Барон дез Адре провел ужасную ночь. Его мучили отчаяние, горе, стыд, бессильная злоба и сознание того, что полученное наказание вполне им заслужено. Но что еще его ждет? Какой еще удар может его поразить?

Лишь на рассвете, разбитый усталостью, он смог уснуть тяжким и беспокойным сном. В восемь он резко проснулся. Как и накануне, перед ним сидели Филипп де Гастин, маркиз Альбрицци и доктор Зигомала.

Как и накануне, и в том же порядке, зал заполонили солдаты и слуги. Как и накануне, двое оруженосцев, Скарпаньино и Тартаро, держались позади своих хозяев, готовые исполнить любое их указание.

– А! – произнес барон, попытавшись улыбнуться. – Теперь, похоже, я узнаю, какой монетой вы со мной поквитаетесь, господин граф де Гастин!

– Да, узнаете, господин барон, – холодно произнес Филипп, – и затем я удалюсь, чтобы больше никогда уже с вами не встречаться.

– Что же лишает меня так скоро вашего приятного присутствия? Говорите, я слушаю.

– Гм! Когда я вчера вошел сюда с руками, обагренными кровью ваших сыновей, с устами, влажными от поцелуев ваших дочерей…

– Граф!..

Дез Адре резко дернулся.

– Что с вами, барон? Что вы так волнуетесь? – продолжал граф де Гастин все тем же ледяным тоном. – Уж не желаете ли, случаем, снова разбить голову о кирасу одного из моих солдат?

– Признайтесь, сударь, – прошипел барон, – что вы совершенно лишены великодушия!..

Филипп резко рассмеялся.

– Великодушия… с вами!.. Разве вы были великодушны в Ла Мюре, когда позволили вашим солдатам надругаться над женщинами, рыдавшими над телами убитых мужей?

Дез Адре прикусил губу.

– Вы правы, – ответил он. – Вы воздаете жестокостью за жестокость – делайте же, что хотите!.. Я не стану больше упрекать вас… Но предупреждаю: горе вам, если я когда-либо получу возможность напомнить вам о себе!