Адель Алексеева - Кольцо графини Шереметевой

— Небось! И-и, будет вам, графинюшка!.. Отчего вы братцу-то про то не сказали? Он бы приказал словить да наказать её. В Перове, сказывают, есть одна старуха... не ведьма она, а так... дочь у ей утонула, вот и водит её нечистая сила.

— Дочь утонула? Ой, страсть какая! Как же она, бедненькая?

Дом затих, всё погрузилось во тьму, не слышно ни единого звука — ни в лесу, ни в селе... Маленькая графиня уже уносилась в мягкую полудрёму, когда вдруг, словно от удара, встрепенулась. Что за странные звуки? Стон? Скрип?.. Или птица?..

Охваченная непонятной тревогой, подошла к окну. Села на подоконник. Подуло холодом — ночной заморозок?..

За окном виднелся купол кусковской церкви, а над ним — полная луна, круглая, как то венецианское зеркало, что подарила ей императрица тогда, на ёлке для детей придворных, — они подходили к мягкой, в ямочках руке царицы, целовали её, а она раздавала подарки... Отчего, однако, такой страх охватил Наталью? Чего испугалась? Может, это круглая луна разбудила её?.. Или всё же кто-то кричал? Уж не матушка ли? Тяжёлая походка её сегодня была, задыхалась... Наталья не зашла к ней перед сном, не поцеловала...

Серебристо-белый неживой свет лился от луны на землю, на чёрный лес, а на фоне леса белела прозрачно отцветающая черёмуха.

Вот белое облако надвинулось на луну, что-то зловещее проглянуло в ней, и лик луны стал похож на человеческое лицо. Оно будто осклабилось в ухмылке... Облако опустилось и как бы зацепилось 1за крест, венчавший маковку Спасской церкви, причудливо изогнулось и приняло странную форму... Парящий ангел! Мерещится это ей или вспомнился Петрушин план — соорудить на церкви белого ангела? Братец сказывал, что мечтание такое имеет. Однако дунул ветер — и «ангел» исчез...

Неизвестно, сколько просидела так на подоконнике Наталья... И опять раздался этот странный звук! Стон? Скрип, крик?.. Или в лесу неведомая птица? Но прошло ещё несколько минут — и дом вдруг задвигался, всколыхнулся, зашумел... Наталья вскочила и бросилась в матушкину опочивальню.

Анна Петровна лежала на кровати, опрокинутое лицо её было белее полотна, а изо рта вырывались хрипы...

— Лекаря, лекаря зовите!

Видимо-невидимо людей набралось в комнате, но явился старший брат и прогнал всех, кроме лекаря, Натальи да бабушки Марьи Ивановны.

Они сидели возле, больной всю ночь.

К утру приступ кончился: Анна Петровна уснула, а мать её ещё долго не шевелилась...

Над лесом нехотя поднимался рассвет.

Бабушка и внучка, обнявшись, поднялись, чтобы идти к себе, но тут послышался один, второй удары колокола. Были они не ко времени, и звучала в них проникающая в душу тревога... Звонили в Вешняках, Пётр велел слуге бежать к Черкасским:

— Узнай, что стряслось!

Вернувшись, слуга сообщил:

— Ваше сиятельство, беда! Государыня императрица Екатерина Алексеевна скончалась...

И с того самого часа во всех домах на Руси, в хоромах дворянских, особняках, в избах под соломой, в крепких пятистенках, поднялся великий переполох. Не только дворяне — все сословия лишились покоя. Что-то будет? Кого теперь ждать? Согреет ли новый царь-государь существование ихнее, или по-прежнему корабль будет терзаем бурями?..

А спустя полтораста лет один из потомков фельдмаршала (историк Сергей Дмитриевич) напишет в своих записках: «6 мая 1727 года около 9 часов пополудни Екатерины не стало. На другой день поутру согласно завещанию, публично прочитанному Остерманом, великий князь провозглашён императором всероссийским Петром II». И далее:

«Между страшным розыском 1718 года и воцарением Петра II всего 9 лет. Ещё живо всё в памяти, и даже не сняты с Красной площади орудия казни. Современники переживали перелом, чреватый неисчислимыми последствиями... Можно себе представить, что произошло, когда на престол вступил сын царевича Алексея. С Екатериною отходило прошлое, для многих смутительное, и прекратился соблазн, небывалый после великого князя Василия Ивановича: наличность двух жён! Как тогда — Сабурова Соломония в Покровском монастыре Суздальском, а на престоле Елена Глинская, так и теперь Евдокия Лопухина в том же Покровском монастыре, когда на престоле её соперница; с Запада пришли как Елена (Глинская), так и теперь Екатерина. Пётр II являлся примирительным звеном между двух течений, прочно уже установившихся. С одной стороны, как последний Романов по мужской линии, он примыкал по крови Лопухиных к древней Руси и преданиям её. С другой, как внук герцога Брауншвейг-Люнебургского, он не был чужим князьям имперским Германии и тем олицетворял то, к чему стремился Пётр I, всегда искавший брачных сближений с царственными домами Европы».

Другой историк — Василий Ключевский так охарактеризовал царствование Екатерины:

«Во всё короткое царствование Екатерины правительство заботливо ласкало гвардию... Императрица из собственных рук в своей палатке угощала вином гвардейских офицеров. Под таким прикрытием она царствовала с лишком два года благополучно и даже весело, мало занимаясь делами, которые плохо понимала... Между тем недовольные за кулисами на тайных сборищах пили здоровье обойдённого великого князя, а тайная полиция каждый день вешала неосторожных болтунов».

голицынском доме (это было ещё в весёлые дни Екатерины I) набралось столь много гостей, что хозяин попросил их перейти в другую, более обширную залу с высоким потолком, обтянутым тканью, и стенами, закрытыми гобеленами. В зале было холодно, но генерал Ягужинский, распоряжавшийся балом и одушевлявший общество, затеял такой танец, что даже дамы с оголёнными плечами скоро согрелись. Танец этот представлял забавную смесь англеза, польского и штирийского танцев. Красуясь с Головкиной в первой паре, Ягужинский выдумывал разные фигуры, а все повторяли за ними.

При дворе в последнее время появилась новая мода: перемежать танцы всякими выдумками-выкрутасами. К примеру, кавалеры становились на одно колено и целовали подол платья своей дамы, те делали глубокие реверансы, а вместе они щёлкали в воздухе пальцами. На этот раз распорядитель бала объявил «табачную паузу», и все потянулись за табакерками с нюхательным табаком.

Головкиной пришло в голову стянуть с кавалера парик — и мужчины вынуждены были обнаружить дурные причёски или, хуже того, голые лысины... Когда же Ягужинский поднял тост за танцующих дам — всё общество с особой охотой устремилось к столикам, уставленным серебряными чарками.

Во всех затеях особенно отличались два молодых человека: дородный, светловолосый, с тонким голосом князь Трубецкой Никита Юрьевич и товарищ его — рослый, черноволосый, с пылающими, как уголь, глазами, князь Иван Алексеевич Долгорукий, оба состоявшие в охране наследника престола Петра. Лихо выделывали они разные фигуры в польке, менуэте, контрдансе, щеголевато позвякивали шпорами и, как истинные шляхтичи, целовали ручки дамам.