Сергей Махотин - Марфа окаянная

Возвращаясь от великого князя, Данило Дмитриевич вдруг уличил себя в чувстве уязвлённого тщеславия. До сей поры он считал себя первым среди воевод. Эта уверенность укрепляла его, побуждала к независимости, позволяла с показным равнодушием относиться к не столь частым, как хотелось бы ему, великокняжеским милостям. Ум и расчётливость Ивана Васильевича поколебали уверенность Холмского в собственной незаменимости. Поход обещал быть успешным даже без его участия.

Холмский внезапно поворотил коня к близкой реке. Стремянный удивлённо посмотрел по сторонам и свернул следом, упёршись взглядом в широкую спину воеводы.

Река текла беззвучно. Над водой поднимался сырой белый туман, застилая тусклое мерцание звёзд. Конь Холмского фыркнул и медленно пошёл вдоль берега, увязая в песке.

«Надо будет облегчить конников, — подумал Данило Дмитриевич, — железа чересчур много. А лучников не хватит, не помешает лишняя сотня...»

Дома его встретил Андрей. Отец с сыном обнялись. Девки с блюдами засновали к столу из поварни.

— Когда вернулся? — спросил Данило Дмитриевич, отстраняя сына за плечи и любуясь им.

— Утром. И сразу к великому князю. Ласков был! А дале я — от него, а ты — к нему. Разъехались!

Андрей весело рассмеялся. Он ещё не отошёл после жаркой бани, разрумянился, густые каштановые волосы блестели от влаги.

Вошла мать, рано постаревшая сухонькая женщина, простоватая лицом, и не угадаешь, что боярыня княжьего рода. Подошла к сыну, погладила по щеке:

— Андрюшенька мой! Приехал. Садитесь скорей за стол, изголодались оба, чай, — и прослезилась от нежности.

— Да я уж в третий раз сажусь, — вновь засмеялся Андрей.

— Что в Новгороде Великом? — спросил, усаживаясь, Данило Дмитриевич. — Ждут нас?

— Подустали малость ждать, — ответил Андрей, кладя себе пирога с визигой. — Тамо друг дружку то Иваном Васильевичем пугают, то Казимиром. Нет согласия в новгородцах, грызутся и злобятся. Посадили князя Олельковича на шею себе и не рады. Его молодцы до чужого добра охочи зело, татарам не уступят.

— Ты поешь, поешь, Андрюшенька, — забеспокоилась мать, укоризненно посмотрев на мужа.

— Ильинична, — произнёс тот, — винцо-то фряжское где у нас, не вижу? Знатное! Такое, поди, и Борецкие твои не пивали.

Хозяйка забеспокоилась, обегая глазами уставленный блюдами стол.

— Да вот же оно! Я в золочёный кувшинчик его нацедила. А бочонок-то и опустел. Никак, Данило Дмитрии, ты постарался?

— Дак что ж? — отозвался тот. — Скисло бы не то.

Выпили. Принялись за стерляжью уху.

— В поход пойдёшь со мной? — пробасил Холмский, не опуская ложки и взглянув на сына из-под бровей.

— Не ведаю ещё, — ответил Андрей. — Как князь Иван Васильевич велит, без его позволения как же?

Тревога побежала по лицу матери, глаза её вновь затуманились. Но зная, что серьёзному разговору уже нельзя помешать, она поднялась и вышла, давая распоряжения проворным девкам.

Данило Дмитриевич разлил вино по серебряным чаркам и произнёс задумчиво:

— Ты мне, сын, вот что ответь. Неужто взаправду новгородцы от Бога православного отступились?

Андрей отложил ложку, посмотрел прямо в глаза отцу и отрицательно покачал головой.

«Итак, сей город легкомысленный ещё желал мира с Москвою, думая, что Иоанн устрашится Литвы, не захочет кровопролития и малодушно отступится от древнейшего княжества Российского. Хотя наместники московские, быв свидетелями торжества Марфиных поборников, уже не имели никакого участия в тамошнем правлении, однако же спокойно жили на Городище, уведомляя великого князя о всех происшествиях. Несмотря на своё явное отступление от России, новгородцы хотели казаться умеренными и справедливыми: твердили, что от Иоанна зависит остаться другом святой Софии, изъявляли учтивость его боярам, но послали суздальского князя Василья Шуйского Гребёнку начальствовать в Двинской земле, опасаясь, чтобы рать московская не овладела сею важною для них страною».

«Злодеи же те, восставшие на православие, Бога не боясь, послов своих отправили к королю с дарами многими, Панфила Селиванова да Кирилла Иванова, сына Макарьина, говоря: „Мы, вольные люди, Великий Новгород, бьём челом тебе, честной король, чтобы ты государю нашему Великому Новгороду и нам господином стал. И архиепископа повели нам поставить своему митрополиту Григорию, и князя нам дай из твоей державы".

Король же принял их дары с радостью, и рад был речам их, и, много почтив посла их, отпустил к ним со всеми теми речами, которых услышать они хотели, и князя послал к ним Михаила, Олелькова сына, киевлянина. И приняли его новгородцы с почётом, но наместников великого князя не выгнали с Городища. А бывшего у них князем Василия Горбатого, из суздальских князей, послали того в Заволочье, в заставу на Двину».

«Область Двина и река, возникшая от слияния рек Юги и Сухоны, получили имя Двины, ибо Двина по-русски значит два или по два. Эта река, пройдя сто миль, впадает в Северный океан, где он омывает Швецию и Норвегию и отделяет их от неведомой земли Энгранеленд. Эта область, расположенная на самом севере, некогда принадлежала к владениям новгородцев. От Москвы до устьев Двины считается триста миль; хотя, как я раньше сказал, в странах, которые находятся за Волгою, нельзя, по причине частых болот, рек и обширных лесов, произвести точного расчёта пути, однако, руководясь догадками, можем думать, что едва наберётся двести миль, так как из Москвы можно добраться прямо до Вологды, из Вологды, повернув несколько к востоку, — в Устюг, а из Устюга, наконец, по реке Двине прямо на север. Эта область, кроме крепости Холмогор, города Двины, который расположен почти посредине между истоками и устьями, и крепости Пинеги, расположенной в самых устьях Двины, не имеет ни городов, ни крепостей. Говорят, однако, что там очень много деревень, которые, вследствие бесплодия почвы, отстоят друг от друга на весьма обширное расстояние. Жители снискивают пропитание от ловли рыбы, зверей и от звериных мехов всякого рода, которых у них изобилие. В приморских местностях этой области, говорят, водятся белые медведи, и притом по большей части живущие в море; их меха очень часто отвозятся в Москву. Во время моего первого посольства в Московию я привёз с собою два. Эта страна изобилует солью».

«Меня всё с тем же почётным сопровождением ввели в другой зал, где были накрыты столы. Через некоторое время пришёл туда же король с сыновьями и сел за стол. По его правую руку сидели сыновья, а по левую — тогдашний польский примас и рядом с ним я, недалеко от его величества. Многочисленные бароны расселись за столами несколько подальше; их было около сорока человек.