Иван Стаднюк - Москва, 41-й

Остановившись, Александр Сергеевич с чувством симпатии вгляделся в моложавое лицо Гритчина и с улыбкой заметил:

— А височки-то рановато седеют, Петр Федорович.

— Почему рановато? В самый раз дать волю бесу, который метит в ребро, да вот не получается…

— А как настроение там? — Александр Сергеевич кивнул в сторону салона для собраний. — Товарищ Сталин не выходил?

— Того гляди, мундштук трубки перекусит. Изо рта не выпускает… Нервничает… Появлялся товарищ Мехлис. Меня ругнул, что мешаю оперативной работе: я в то время разговаривал по телефону с полком майора Кикнадзе.

— Может, действительно ты не вовремя занял линию? — заметил Щербаков.

Гритчин досадливо поморщился и пояснил:

— У нас же по нескольку линий связи с каждым полком! Кроме главной, командной, есть оповещательная и третья — для донесений. Вот я ею и воспользовался.

— Ну, Мехлис этого мог и не знать.

— А может, мне действительно при налетах надо находиться где-нибудь на огневых позициях?

— Еще чего! — Щербаков нахмурился. — Политработников хватает в полках и без тебя. Комиссару корпуса надлежит быть рядом с командиром! Мало ли какие ситуации могут сложиться… Комиссар здесь — представитель ЦК партии…

— Между прочим, — вспомнил Гритчин, — товарищ Мехлис и вами интересовался. Спрашивал, где вы… Жалко, я тогда не знал, что секретарь ЦК забрался на обзорную вышку под бомбы и осколки зенитных снарядов — настучал бы начальнику Главпура, а он — Сталину.

— Я тебе настучу! — шутливо погрозил пальцем Щербаков. — Никому ни слова! Молчок.

— Могила! — Гритчин выразительно прикрыл рукой губы. — Разрешите, пойду к энергетикам: у них я еще не был.

— Ну сходи. — Щербаков кинул взгляд в конец коридора, где дверь в салон для собраний была приоткрыта, и подумал: «А что действительно ответить Мехлису, если спросит по поводу отлучки на вышку?»

Александр Сергеевич был в общем-то в приятельских отношениях с Мехлисом, ценил его остромыслие, находчивость и проворность в решении политических и административных вопросов. Правда, он нередко обменивался с Мехлисом ироническими колкостями, особенно когда тот лез поперед батьки в пекло, забегая в каком-нибудь деле вперед. Мехлис чаще отшучивался, напоминая, что не привык в шагающем строю «затягивать ногу». Их перепалки случались на заседаниях секретариата ЦК или Политбюро, чаще в обеденных застольях на даче или в кремлевской квартире Сталина, когда обсуждались какие-нибудь относящиеся к их работе вопросы. Щербакову нравилось, что Мехлис умел подчас безошибочно ухватиться за петельку, от которой тянулась нить к сущности главной проблемы. С этим его качеством соседствовала поразительная логичность мышления, умение доказательно обосновывать свою точку зрения. Однако армейского комиссара часто подводил его неумеренный темперамент, в котором Щербаков подозревал и скрытое самолюбие: не терпел Мехлис, когда ему перечили, не соглашались с его доказательствами, резко судил об иных людях и скор был на строгий приговор чьей-то судьбе. Случалось, что не по заслугам ласкал угодивших ему подчиненных, а не угодивших порой карал сверх вины, будучи уверенным, что ласка не принесет вреда делу партии, а кара станет наукой для других. Временами эксцентричностью своего характера он походил на человека, хохотавшего со страстью, для которой не было повода, или вопил трагичнее, нежели к этому побуждали обстоятельства.

Эти мысли о Мехлисе промелькнули в сознании Щербакова, как отражение человека, прошедшего мимо зеркала. Александра Сергеевича интересовало сейчас другое: не искал ли его Мехлис по поручению Сталина? Может, дело какое ждет?

Но в салон для собраний все-таки не пошел: что-то сдерживало Щербакова. Он свернул в зал главного пункта и стал рассматривать светопланы, пытаясь понять, что произошло в зоне противовоздушной обороны за время его отсутствия. Но едкая мыслишка все-таки не покидала: никто ведь из партийного руководства, кроме него, не заходил сюда… Что ответить товарищу Сталину, если, спросит, почему он, Щербаков, во время работы командного пункта находился то у пульта управления, то на наблюдательной вышке?.. Однако как же иначе? Главный спрос в случае чего с него — со Щербакова… А собственно, в случае чего?..

Александр Сергеевич вдруг почему-то вспомнил, как на днях генерал Журавлев с тревогой пожаловался ему: некоторые товарищи предупреждают, что не сносить ему, Журавлеву, головы, если хоть одна бомба упадет на Москву…

Когда налет немецкой авиации был отбит окончательно и объявлен отбой воздушной тревоги, Сталин с членами Государственного Комитета Обороны и членами Политбюро молча проследовал по коридору командного пункта к лифту. Увидев Щербакова, вышедшего из помещения главного пункта, он сказал ему бесстрастно-спокойным голосом:

— Пойдемте, товарищ Щербаков, с нами. Итоги будем подводить в Ставке.

Александр Сергеевич удивился, что в Ставку не были приглашены ни Громадин, ни Журавлев. А Сталин будто догадался о его озадаченности и уже в лифте пояснил:

— Военные товарищи пусть немножко передохнут, придут в себя… И им надо сгруппировать информацию… Чуть попозже мы их вызовем по телефону.

…Все собрались в кабинете Верховного, в том самом особнячке на улице Кирова, в котором только вчера проводилась проверка готовности Московской зоны ПВО к отражению ожидавшегося дневного воздушного налета немцев на Москву. Сейчас казалось, что это «вчера» было очень давно…

Сталин уселся за свой стол и начал, привычно манипулируя пальцами, набивать табаком трубку… Щербаков, всматриваясь в его уставшее, с резко проступавшими оспинками сероватое лицо, никак не мог угадать, какие тревоги гнездятся в голове Сталина и какие чувства томят его сердце. Сталин казался мрачным, подавленным, будто его мысли не могли найти чего-то важного, блуждая по заросшим травой забвения тропинкам памяти. А может, все проще? Возможно, его подавленность вызвана тем, что ему уже сказали: две тяжелые бомбы упали на Кремль. Одна — на Арсенал, почти полностью уничтожив находившуюся на его крыше прислугу счетверенного зенитного пулемета, вторая угодила в Георгиевский зал Большого Кремлевского дворца и, застряв в потолке, не взорвалась [6]. Арсенал — напротив его, Сталина, квартиры и кабинета. Значит, прицельно бомбили немцы…

В это время в дверях кабинета появился Поскребышев и хрипло доложил, прикоснувшись рукой к горлу, которое, видимо, беспокоило его:

— Товарищ Сталин, товарищ Тимошенко на проводе.

Сталин снял трубку с черного телефонного аппарата и, прежде чем начать говорить, сказал Поскребышеву:

— Пригласите к нам генералов Громадина и Журавлева. — Затем прижал к уху телефонную трубку: — Здравствуйте, товарищ Тимошенко! Слушаю вас…