Иван Стаднюк - Москва, 41. Меч над Москвой

— Бред какой-то! — нервно воскликнул Сталин, не веря услышанному. — Вы же мне докладывали, что произведенная между пятнадцатью и шестнадцатью часами авиаразведка Главного Командования не подтвердила движения колонн противника ни на север к Вязьме, ни на юг от Спас-Деменска!

— Конев докладывает, что его авиаразведка обнаружила там противника… Поэтому маршал Буденный уже переместился на станцию Угра.

— А как же Ржевско-Вяземский рубеж?! — Сталин увидел, что в его кабинет стали заходить, как было условлено, члены Политбюро — Молотов, Ворошилов, Маленков, Каганович, Берия. Но будто и не заметил их появления, продолжая выслушивать Шапошникова, стоявшего спиной к двери, где замерли вошедшие.

— Не сработал Ржевско-Вяземский рубеж, — продолжал маршал. — Немцы уже в нескольких местах оставили его позади себя. Утром захватили Юхнов, рвутся на Малоярославец и Калугу.

— Значит, и у Буденного дела совсем плохи? — глухо переспросил Сталин.

— Да, товарищ Сталин… Товарищ Сталин, я позволил себе, в силу критического положения, от имени Ставки отдать Коневу распоряжение начать сегодня ночью отход его армий на линию Резервного фронта, вытянув вначале туда артиллерию. Вы не будете возражать?

— Что-нибудь сохранилось от этой линии? — Последнего вопроса Сталин словно и не расслышал.

— Держится еще 31-я и 32-я армии Резервного фронта.

— Прикажите Коневу подчинить их себе, и пусть отходит! — Затем обратился к членам Политбюро: — Садитесь, товарищи. Будем думать, как спасать Москву.

— Вот у меня дислокационные ведомости, товарищ Сталин. — Шапошников положил на рабочий стол папку и раскрыл ее. — Тут, в основном, военные училища и академии, тыловые учреждения, дивизии НКВД, истребительные батальоны, местные охранные части… После донесений воздушной разведки командование Московского военного округа уже приняло ряд мер, весьма важных и своевременных.

Сталин кинул негодующий взгляд на Берию и сказал:

— А нам докладывали, что эти меры провокационные! Чушь собачья! Как все могло случиться?!

— Конев ведь совсем молодой командующий, — деликатно напомнил всем маршал Шапошников.

— А вот вашего Конева надо судить! — взорвался Сталин. — Сам не сумел принять нужных решений и нас держал в неведении, успокаивал. Где он сейчас, Конев?!

— Запасной командный пункт Западного фронта намечался в Красновидово, близ Можайска. Наверное, переезжает туда из-под Гжатска.

— Бежит под прикрытие Московского моря! — Сталин невидящим взглядом обвел членов Политбюро и резко сказал: — Надо нам самим разобраться в том, что произошло у нас на Западном направлении и почему мы проморгали такую основательную подготовку немцев. Я предлагаю создать комиссию… во главе с товарищем Молотовым как заместителем Председателя Государственного Комитета Обороны. Пусть поедет комиссия в Красновидово, разберется на месте!

— Я тоже готов поехать к Коневу, — подал голос маршал Ворошилов.

— И мне бы надо посмотреть войну поближе, — сказал Маленков, обращаясь к Сталину. — Много непонятного.

— Хорошо, — согласился Сталин. — Нужен еще представитель Генерального штаба.

— Может, целесообразно включить в комиссию генерала Василевского? — полуутвердительно предложил маршал Шапошников. — Надо действительно определить возможности Конева командовать фронтом и в дальнейшем при такой неустойчивости обстановки.

— Хорошо, пусть едет и Василевский! — Сталин задержал взгляд на Шапошникове, о чем-то размышляя. После затянувшейся паузы вдруг сказал: — А насчет Конева… Я предлагаю отозвать из Ленинграда генерала армии Жукова и поручить ему Западный фронт…

Никто не возражал против этого предложения.

Затем, обсудив сложившуюся обстановку в районах Вязьмы и Брянска, осмыслив, сколь велика опасность, нависшая над Москвой, Государственный Комитет Обороны принял решение о мерах защиты столицы. Согласно этому решению Ставка отдала приказ о Приведении Можайской линии обороны в боевую готовность. К ней спешно надо было выдвинуть из резерва шесть стрелковых дивизий, шесть танковых бригад, более десяти артиллерийских противотанковых полков и пулеметных батальонов. Также было принято решение о переброске нескольких дивизий с других фронтов и Дальнего Востока.

Это был вечер 5 октября 1941 года, когда курсанты военных училищ Московского военного округа уже вступали в неравные бои с передовыми фашистскими частями, устремившимися к Москве. И это был канун того трагического для наших армий, находившихся западнее Вязьмы, момента, когда кольцо вражеских дивизий замкнется и они, окруженные армии, начнут упорную борьбу, погибая и прорываясь сквозь заслоны фашистских войск…

Военные события осени 1941 года нарастали с обвальной стремительностью.

Члены Политбюро покинули кабинет Сталина. Маршал Шапошников остался согласовывать проекты последних директив Ставки. Сталин молча вчитывался в бумаги, и стояла в кабинете такая мучительная тишина, что Борис Михайлович не выдержал и нарушил ее:

— Товарищ Сталин… Когда мне становится очень тяжело в моем кресле начальника Генерального штаба, я вспоминаю слова русского священника-просветителя Феофана Прокоповича. В 1709 году после великой победы под Полтавой Петр Первый прибыл в Киев и в соборе святой Софии служили молебен. Прокопович, обращаясь тогда к царю и его воинам, сказал: «Узнают ближние и соседи наши и скажут: яко не в землю нашу, но в некое море взошли силы свейские, погрузились, как олово в воду, и не возвратится вестник от них в свою отчизну».

Сталин тяжело вздохнул и ничего не ответил.

Время… Оно тянется то с утомляющей медлительностью, особенно если пребываешь в ожидании, то ударом молнии переметывается из одного дня в последующий. При всем желании не ускорить его, но и не удержать на месте. Зато разумом, сердцем и всем телом осязаемы события, наполняющие время и являющиеся сутью его течения. Каждый человек по-своему измеряет бег времени, измеряет самим собой: своими чувствами, заботами, тревогами, болью или радостью…

Для маршала Шапошникова весь октябрь был кровоточащей и саднящей раной в сердце. Выслушивал ли доклады начальников управлений и отделов Генштаба, вчитывался ли в оперативные сводки, донесения, справки, всматривался ли в топографические карты с нанесенной обстановкой на фронтах, почти физически ощущал неудержимый бег времени, его нехватку, сжатость суток и недель. Будто исчезал воздух и сердце захлебывалось в судорожной жажде кислорода. События, вызревшие в катастрофу, ревущим смерчем надвигались на Москву, и он, Борис Михайлович, как начальник Генерального штаба, не мог избавиться от укоряющей мысли, что должен был заранее предугадать рождение и направление смерча и нацелить Ставку, Генеральный штаб и штабы фронтов на принятие мер по упреждению замыслов фашистского командования. Но случилось непредвиденное — не оправдались надежды на прочность оборонительных рубежей Западного, Резервного и Брянского фронтов, а их командующие со своими штабами не разгадали уловок немецких генералов. Впрочем, дело было не в уловках оперативного значения и даже не в том, что противник накопил в направлении Москвы превосходящие силы и средства. Сейчас стало ясно, что Ставка и Генеральный штаб элементарно ошиблись в определении места очередного главного удара противника, промедлили с принятием и тех решений, которые еще летом предлагал член Ставки генерал армии Жуков, раньше других узревший гигантский молот, занесенный над Юго-Западным фронтом.