Генри Хаггард - Священный цветок. Чудовище по имени Хоу-Хоу. Она и Аллан. Сокровище озера

Мы добрались до сарая; к нашему изумлению, дверь оказалась открыта. Возможно, жрецы, приходившие проверять затворы, забыли ее запереть. Мы осторожно проникли внутрь и плотно прикрыли дверь. Затем я зажег свечу – у меня была привычка всегда держать при себе некоторый запас свечей – и поднял ее повыше, чтобы оглядеться. А в следующий миг попятился, охваченный ужасом, потому что у рва с водою сидел мужчина с длинным копьем в руке.

Пока я ломал голову, как поступить, и таращился на жреца, который спросонья выглядел еще более напуганным, чем я сам, Ханс начал действовать с проворством и решительностью туземца. Он одним прыжком подскочил к охраннику и, думаю, обнажил нож, хотя в последнем я не уверен. Послышался глухой удар, а затем в свете свечи мелькнули пятки валлу, тело которого головой вперед нырнуло в воду. Что с ним было дальше, я не ведаю; но нам он больше не мешал.

– Что это значит? Ты же говорила, что здесь никого не будет! – набросился я на Драману, заподозрив ловушку.

Женщина упала на колени, решив, должно быть, что я собираюсь убить ее копьем охранника, которое подобрал с пола, и взмолилась:

– Пощади, о господин! Я правда ничего не знаю! Быть может, жрецы посадили сюда этого человека на всякий случай. Сам видишь, вода все прибывает, и он, наверное, следил за затворами.

Поверив словам Драманы, я велел ей встать, и мы принялись за работу. Закрыв изнутри дверь на засов, Ханс взобрался на рычаг и при свете моей свечи – в сарае не было окон, так что это нас выдать не могло – заложил обе жестянки с порохом в отверстие наверху затвора, прямо под каменным болтом, что крепился к рычагу. Потом, как мы и договаривались, он заклинил их камнями, которые мы принесли с собой.

Затем я наскреб глины, которой были покрыты стены сарая, и обильно ее смочил. Этой глиной мы замазали жестянки и камни, и у нас получился слой толщиною в несколько футов. Лишь непосредственно под болтом осталось отверстие, чтобы сила взрыва пришлась именно на него и на верхний край дырки, просверленной в затворе. Запалы, которые к тому времени полностью высохли, мы вставили в дырочки в жестянках, выведя их наружу, дабы предохранить от сырости, в двух длинных полых тростниках, каковые заблаговременно сняли с крыши того дома, где ночевали.

Концы запала висели футах в шести от пола, и поджечь их было легко, даже второпях.

Времени было уже четверть двенадцатого, и теперь надлежало выполнить самую страшную и неприятную часть нашего плана. Подняв труп женщины, погибшей нынче утром от удара рычага, мы с Хансом – Драмана наотрез отказалась прикасаться к покойнице – вытащили ее из сарая. Драмана несла наши пожитки, поскольку мы не осмелились оставить их внутри, предвидя, что путь к отступлению может быть отрезан. Ноша оказалась довольно тяжелой, ибо мертвая женщина весила немало; однако мы кое-как преодолели пятьдесят ярдов до места, которое я отметил для себя, когда мы накануне осматривали Скалу приношений. Там земля приподнималась на полдюжины футов (или чуть поменьше) над окружающей местностью, и в скале имелась неглубокая щель, промытая водой, достаточно просторная для того, чтобы укрыть нас троих вместе с трупом.

Мы спрятались в этой щели, куда, по счастью, не падал свет от горевших поблизости негаснущих костров; к слову, те в пелене дождя будто бы потускнели и распространяли вокруг себя густой дым. От ближайшего костра нас отделяла от силы дюжина шагов. Каменный столб, к которому должны были привязать жертву, находился на расстоянии ширины крикетной площадки.

Я прикинул, что нас вряд ли обнаружат, если только кто-нибудь не сверзится прямо нам на головы или не подойдет со спины. Мы прилегли и стали ждать. Некоторое время спустя, незадолго до полуночи, в наступившей мертвой тишине мы расслышали плеск весел о воду. Лодка! Через мгновение донеслись голоса, причем разговор велся совсем близко от нашей щели.

Я приподнял голову и осторожно выглянул из-за каменной кромки. Большая лодка медленно приближалась к тому месту, где мы видели ступени для рыбаков, теперь скрывшиеся под водою. На берегу стояли четверо жрецов в белых одеждах; их лица были скрыты платками с прорезями для глаз, из-за чего они выглядели, точно монахи на старых картинах, изображавших суды испанской инквизиции. Лодка причалила, и жрецы сделали шаг вперед. С носа лодки им передали высокую женщину, целиком, с головы до ног, закутанную в белую накидку; судя по росту, это была Сабила.

Жрецы молча – все это жуткое действо разворачивалось в полнейшем безмолвии – приняли «подношение» и наполовину повели, наполовину поволокли несчастную к каменному столбу между огнями, а затем, как я разглядел сквозь туман (той ночью я благословлял этот туман, ровно так, как поется в одном из псалмов, – или это туман хвалит Господа? [66]  Пс. 148: 7–8. ), привязали ее к столбу. Потом, по-прежнему храня молчание, они повернулись и направились к черневшему поодаль зеву пещеры, где и скрылись. Лодка отплыла от берега – недалеко, судя по количеству ударов весел о воду, которые я считал, – и остановилась.

Пока все шло именно так, как рассказывала Драмана. Шепотом я спросил у нашей спутницы, могут ли жрецы вернуться. Она ответила, что нет, никто не появится на Скале приношений до рассвета, когда Хоу-Хоу, сопровождаемый женщинами, выйдет из пещеры забрать свою невесту. Драмана клятвенно уверяла, что говорит правду, ибо смотреть на невесту бога в промежутке между тем, как ее привяжут к столбу, и восходом солнца над озером считалось у валлу тягчайшим преступлением.

– Тогда чем скорее мы приступим к делу, тем лучше, – ответил я, решив пока не уточнять, что Драмана имела в виду, когда сказала, что Хоу-Хоу утром выйдет из пещеры, ведь все мы знали: этот бог – выдумка жрецов. – Пошли, Ханс, пока туман не рассеялся. Он может исчезнуть в любой миг.

Быстро и ловко, подгоняемые страхом, мы выбрались из щели и выволокли наружу тело мертвой женщины. Обойдя со своей жуткой ношей ближайший огонь, мы приблизились к каменному столбу. Казалось, этот короткий путь занял целое столетие. По воле Провидения столб был окутан густым дымом, исходившим, как я говорил, от негаснущих костров, и в этом дыме и тумане нас совершенно не было видно. Пленница, привязанная к столбу, уронила голову на грудь, словно пребывая без сознания. Ханс уверял, что это именно Сабила: дескать, он опознал ее по запаху, что было вполне в его духе. Однако я не обладал чутьем готтентота, а потому мне требовалось удостовериться. Я отважился заговорить с женщиной, изрядно смущенный ее безвольным видом. Помнится, я опасался, как бы бедняжка, решив, что настал ее последний час, не приняла тот яд, который, как сама нам призналась, всегда носила при себе.