Владимир Череванский - Жены русских царей

— Скажу, если спросить, а своемудрия он не терпит.

Удаляясь из царицыных хором, Сильвестр уронил невзначай: «Какова-то будет ночь? Облака складываются в кресты, а это знаменует великое испытание!»

Видно, Сильвестр знал более того, что говорил, так как томившие его предчувствия сбылись ночью, как по слову истинного провидца. Постельничий Адашев пригласил его переночевать во дворце в служилом помещении, где верные друзья завязали, должно быть, беседу о государевых делах. Являлись шпионы с разных сторон и с разными вестями; вести их были тревожные, так что постельничему нужно было подумать, как их сообщить царю, которому и ночью не было покоя. Однако и медлить было опасно. Одна из этих вестей вынудила Адашева, не ожидая даже царского приказа, велеть дворцовой дружине спать одним глазом, а к утру занять все тропки к дворцу, и чуть появится какая-нибудь толпа оголтелого народа, пригрозить ей не только бердышами, но и стрельным оружием. Шпионы говорили, что в обиженной народной толпе заронилась смута, что народ намерен потребовать, чтобы царь выдал на самосуд всю семью Глинских. Какой-то юродивый вопил на погосте, что пока хоть одна голова Глинских будет цела, пожар не уймётся и всё Московское царство сгинет до последнего младенца.

Шпионы были правы, чуть забрезжило, как со всех концов Москвы потянулись к Воробьёвым горам люди разного звания. Среди них мелькали и кузнецы в кожаных передниках, и латочники с снедью, и простоволосые бабы, голосившие без всякого удержу. Людей степенных было немного. Они даже не сливались с простолюдинами. Толпа попробовала подойти ко дворцу, обойдя стрельцов, но эти — народ сытый, кормленый, тепло одетый — вразумили, чем полагалось, необузданных горланов. Десяток-другой последних было арестовано — и прямо к Малюте Скуратову. И всё же смутьянов не убавлялось; может быть, и дружинники подались бы назад, но тут все увидели, как на высоком дворцовом крыльце показался в епитрахили благовещенский поп. Передовые остановились, остолбенели, между ними и напиравшими сзади произошла свалка. Стрельцы потеснили толпу и даже поработали бердышами. В результате смуты получилась только добыча Малюте Скуратову. Царю, когда он пробудился, представили весь этот случай как не стоящий внимания, и только потом, долгое время спустя, он узнал, что дерзость простолюдинов доходила до требования выдать царскую бабку на смерть. Впрочем, Анна Глинская находилась в ту пору вовсе не во дворце, а в своём ржевском поместье. Грабители, может быть, и знали это, да им хотелось похозяйничать и в богатых хоромах дворца на Воробьёвых горах, как хозяйничали они в Кремле.

Толпа уже развеялась и даже попросту пустилась в бегство, а рынды всё ещё блестели своими топориками перед крыльцами и окнами царицыной половины.

Не менее серьёзные известия пришли с окраин государства. Крымская орда выслала, не без молчаливого согласия рязанцев, своих казаков наметить броды через Оку, что всегда делалось в предшествии нападения орды на Московскую землю. Шли бурные совещания в Казани: воевать теперь же с Москвой или подождать, когда усилятся в ней бунтарские настроения, Ливония хотела и не хотела воевать; рыцарям казалось возможным прибрать Смоленщину и без кровопролитного дела. Подлясье обещало рыцарям подмогу. Обо всём этом следовало доложить царю, как только он оставит свою опочевальню.

Невесело встретил Иоанн Васильевич наступившее утро. Гарь московского пожарища окутывала и Воробьёвы горы. Пожар за эту ночь усилился; отдельные площади его сошлись теперь в одну громадную территорию, в которой то там, то здесь поблескивали церковные купола, как бы прощавшиеся с православным народом. Последним приветом их были появлявшиеся огненные столбы с тучами искр: то купола и колокольни проваливались долу, причём колокольни издавали предсмертный по себе звон. Никто и не думал тушить пожар, да и нечем было. Одни богобоязливые люди ходили вокруг своих дворов с иконами и воссылали скорбные мольбы к безжалостному небу.

Выбрав на горах возвышенное место, Иоанн Васильевич скорее любовался эффектной картиной, нежели скорбел. Он видел перед собой римское пожарище при Нероне.

— Что поведаешь, честной отец? — Таким вопросом он встретил осторожно подошедшего к нему Сильвестра. — Много ли насчитал моих грехов, какой главнее — называй.

Прежде чем ответить, Сильвестр перекрестился и поцеловал висевший на нём крест. Очевидно, он искал помощи свыше.

— Не прошу казни, но не прошу и милости, государь, а по сану иерея скажу тебе истину без прикрас: царство твоё в опасности, так и ведай. Пожар, что слепит, государь, твои очи, гложет не одну Москву, но и всё царство. Отовсюду зарятся на него волки лютые, все орды готовы на него двинуться, а на запад, ляхи, ливонцы, Литва — всем-то Москва стоит поперёк дороги. Князья не у дел, спят и видят, как бы поднять свои стяги в Твери, в Пскове, в Рязани, в Смоленске, а про Новгород и говорить нечего.

— Знаю, слышал, нет ли чего поновее?

— А кем и чем полагаешь устранить беду? Стрельцами, Малютой, кнутобоями?

— А по-твоему, поп, как бы следовало?

— Любовью народной, вот эта любовь есть твоё крепкое и верное оружие против недругов. Народ тебя боится, но не любит.

— Ты, верно, говоришь о боярах?

— Нет, про весь народ...

— С народом у меня лады.

— Не совсем. Доходчивы ли до тебя людские жалобы? Ведь только одна царица доводит до тебя правду, а посмеет ли простой человек явиться к тебе с жалобой на наместника? Да каждый из обиженных согласится скорее пройти по остриям бердышей, нежели пасть перед тобой, перед своим отцом, с жалобой хотя бы на какого-нибудь насильника. Откуда же произрастёт к тебе народная любовь? Вот теперь татарва пришла на Оку, а в народе говорят: пусть идёт, хуже не будет!

Не успел Иоанн Васильевич подозвать дежурного рынду, чтобы позвать Алексея Адашева, как тот явился сам собою.

— Алексей! Вот честной отец упрекает мою совесть, что до меня правда доходит только через одну царицу, а ей и не доглядеть и не услышать обо всём. Хочу на тебя положиться. Я приблизил тебя к себе из самого простого звания, из батожников, а за что? За твою превеликую честность. Принимай ты отныне жалобы и прошения. Обо всех бедствиях, кривдах и насилиях докладывай мне без всякого страха. Пусть знают тиуны и наместники, что их обиды народа не останутся безнаказанными. Теперь, отец честной, продолжай своё челобитье, да покороче; мне нужно отвадить крымчаков от перехода через Оку. Хотелось бы самому поучить их, да царица не пустит...

— Ох, государь, пусть Господь воздаст тебе сторицей, а только будь милостив до конца, открой свои закрома, кои ещё не разграблены. Погорельцев не сосчитать, а сколько погорельцев, столько и голодных. Лошадиным мясом поганятся, а то в безумии и дохлятиной не брезгают.