Владимир Череванский - Жены русских царей

Никогда ещё ни один собор не трудился над решением стольких предложенных ему дел и вопросов. Летописи говорят, что собравшиеся мужи вели своё дело так, чтобы решить эти вопросы наиболее справедливо, и плодом их усердного труда стало зеркало современных нравов и понятий века. Не прибегая к неведомым теориям, но зная хорошо народ своего царства, собор сосредоточил всё внимание на мерах против злоупотреблений, которыми как паутиной было покрыто всё царство, недостаточно ещё укрепившееся.

Итогом Собора стал Судебник из ста глав, вошедший поэтому в историю под названием «Стоглавника». В нём пришлось повторить немало заповедей прежних судебников, а главное повторить, чтобы судьи не судили в пользу своих друзей и не мстили с помощью суда, не брали ни в каком виде взяток, не слушали посулов; тяжущимся тоже запрещалось предлагать взятки. Всё это было повторено чуть не в десятый раз, но москвичи оставляли эти веления втуне.

Даже мама, узнав от царицы о великой заповеди в новом судебнике: «творить каждому своё дело прямо и бережно и безпосульно» — скептически покачала головой и выговорила: «Нет такого дьяка во всём Московском царстве, чтобы он утруждался безпосульно».

Немало выслушали укоров и пастыри, от которых царь требовал, чтобы они «почистили христианство» и уничтожили сохранившиеся остатки старого язычества. Духовному сословию пришлось не по сердцу и запрещение покупать новые вотчины без царского разрешения. Царь справедливо опасался перехода всей земельной частной собственности в обладание монастырей, переманивавших к себе бродячих хлеборобов. Келейники, заселявшие леса и пустыни и заводившие под предлогом спасения душ всякие притоны, были признаны собором тунеядцами-бродягами. Кроме того, служители «олтаря» обвинялись в нарушении правил благочестия, а чёрному духовенству было указано на нетерпимый разврат в монастырях. От всего духовенства собор требовал примерной жизни, которой следовали бы и миряне.

Духовное сословие смиренно подчинилось осуждению собора, зато бояре затаили к Стоглавнику крайнее нерасположение. С уменьшением их власти сокращались и доходы. Простые люди ликовали, но они ждали обещанного уже закрытия пыточной избы и уничтожения Разбойного приказа. Кое-где послышался даже призыв взять пыточную избу силой, разнести её по брёвнышку, без чего Семиткины да Скуратовы извратят-де царскую волю.

Такое настроение умов не укрылось от мамы, которой почудилось, что виновник нарождавшейся смуты не кто иной как Лукьяш. Он никогда не стеснялся проявлять и ненависть и презрение к деятельности пыточной избы. Мама призвала его к себе на суд и после участливого допроса потеребила довольно старательно остатки его кудрей.

Заодно она тут вспомнила о своём открытии: в комнате царицы она увидела две восковые, очевидно, заговорённые на любовь свечи. Заговорены они были тем, что в их фитилях виднелись вплетённые волосинки. Опытный глаз мамы определил, что волосинки эти были взяты из очёсков царициных кос и что этот заговор устроен непременно Лукьяшем. Он не оправдывался и только просил у мамы прощения.

Обнаружив заговорные свечи, мама удалила из опочивальни всех постельных боярынь за их небрежность в хранении очёсков из царицыных кос. Она сама занялась уборкой головы своей любимицы. Оправляя теперь на ночь косы царицы — по ночам заговоры считались более действенными, чем дневные, — мама сообщала в опочивальне все собранные за день московские новости.

— Молебны Москва служит о твоём, царица, здравии, — рассказывала она доверительно своей Насте. — Но только перед Творцом стоят на коленях одни простолюдины, а в боярских усадьбах хотя бы колокольчик звякнул...

— По что молебны, ведь я здорова?

— А это в благодарность за Стоглавник. Не будь тебя в царицах, не быть бы и Стоглавнику; так говорят во всех торговых рядах. Всем ведомо, что ты привела царя к правосудию.

— И кто это распространяет такие небылицы?! Где же мне было научиться государственному управлению.

— А в писании что сказано? Там сказано, что Господь умудряет и младенцев. Когда родился мой прадедушка в самый Христов день, так он не успел ещё попользоваться и каплей молока, как вымолвил: «Христос Воскресе!» Теперь то Лукьяш втолковал...

— Так это Лукьяша причуды? Несчастный! Он сам себе роет яму. Христом Богом прошу тебя, мама, просвети его, надоумь, скажи, что Иоанн Васильевич во гневе жесток и не посмотрит на наше молочное родство. Ты, мама, знаешь, что у меня нет таких коварных улыбок, которые так пленяют мужской пол. Лукьяша я не вызволю, и хотела бы, да не смогу, а пребывание его в пыточной избе... сведёт и меня в могилу.

— Ох, вышел он из моей воли. Ты сама сказала бы ему.

— Пусть зайдёт как-нибудь в золотошвейную; там есть его сродницы, да чтобы повидать меня не падал на колени и не целовал бы мой подол. Царица я ему или нет?

— Скажу, скажу. А ты будь здорова и невредима. Думается, что вскоре придёт Иоанн Васильевич порассказать, как ему собор слуг Божиих. Да хранит тебя...

Иоанн Васильевич явился в опочивальню супруги с чувством полного душевного удовлетворения, сквозившим на его лице и в величаво-снисходительном взгляде на всё происходящее.

— Ликуй и радуйся, чаровница моя! — приветствовал он супругу, почтительно склонившуюся перед ним. — Всё выполнено, что ты много раз напевала мне своим медоточивым голоском.

— Дозволь прежде попотчевать тебя, мой любый, свежим медком, — заторопилась Анастасия Романовна подать супругу ковш уважаемого им напитка, но ковш так задрожал в его руке, что ничего и в рот не попало, всё выплеснулось на пол. Дело в том, что в эту минуту послышался колокольный набат, а в окна стали видны клубы чёрного дыма со стороны пыточной избы.

Оставив половину царицы, Иоанн Васильевич приказал собрать дежурные отряды стрельцов и во главе их направился спасать от народной ярости пыточную избу и её хозяев. Если бы ринувшиеся стрельцы опоздали на минутку, то Семиткину, попавшему уже в цепкие руки, не миновать бы народного самосуда.

— Какая ошибка! — шептала про себя Анастасия Романовна, наблюдая из Кремля за полыхавшим пожаром. — Господи, надоумь его, просвети, иначе не избежать ему прозвания Лютого. Не участвовал бы в поджоге Лукьяш, от него станется!..

Мама изучила до тонкости характер своей любимицы. Не ускользнуло от её внимания мечтательное настроение, которое в последнее время стало нередко овладевать молодой женщиной.

В таком настроении царица отыскивала в огромном дворцовом саду уютный уголок, излюбленный певчими птицами, с зелёным лужком и тихо журчавшим ручейком, но для контраста с просветом на шумную городскую суету. Итальянские зодчие трудились в ту пору над сооружением стрельниц по Москве реке и высокой стены.