Евгений Гропянов - За переливы

— А может, и царства твоего нет как нет, и ты с луны свалился?

— Не дури, Потап… А ты… шагай, шагай спать.— Атласов подтолкнул Денбея легонько в спину, и тот удалился в свой угол. — Чего бередить… Человек — он и есть человек… — Енисейскому. — Как чай?

— Больно спешно.

Потап хмыкнул:

— Тебя, Ванька, бить надо почаще…

— Не собака.

— Она умнее.

— Смотря чья. Ежли…

Однако Атласов, зная острый, подковыристый язык Енисейского, не дал ему распалиться.

— О! Сцепились. Ты, Иван, много моложе Потапа, мог бы и помолчать! Ну сколько тебе говорить!

— Он сам…

— Прибью! — Атласов громыхнул кулаком по столу.

И в тот же миг перед Атласовым и Потапом дымился в глиняных кружках черный пахучий чай.

Выпили тянуче, с прихлебыванием, молча.

Пропотели.

Раздобрели.

— Потап, — начал разговор Атласов. — Принял я решение с Казной возвернуться в Анадырь.

Чуял Потап, не к добру Володькина ласковость.

— Почто так скоро?

— Соболь погниет. Да и казацкую команду поменять время.

Потап хотел спросить: «А как же я?», — но понял, что вопрос будет излишним; и если Атласов с ним разговаривает сейчас мирно, то это не значит, что его, Потапа, он не сможет назначить приказом.

— А людей сколь оставишь? — спросил он на всякий случай.

— С собой только пятнадцать человек возьму… Прихвачу и юкагиров.

— Поразбежались юкагиры-то, Володимер, — вздохнул Потап.

— Еремка Тугуланов да еще трое при мне.

— Когда же?

— Объявлю… Сына твоего окрестим — и проводишь.

Долго еще рядили, кому можно доверить охрану обоза с пушниной, индейца Денбея и скрытного тойона Тынешки.

— И Ваньку забери. Намучаюсь я с ним. Он всех баламутит, — напоследок попросил Потап.

— Да с тобой!.. — повзвизгнул было Енисейский, но под ярым взглядом Атласова осекся.

— Да, Ванька, бить тебя надо крепко. — Потап натянул на лоб шапку. И к Атласову. — Острог сохраню. Так и скажи воеводе.

…И вот юкагир Еремка впотьмах, страшась слов Кецаева сродника, выложил, что-де у камчатских и олюторских оленных и пеших коряк великий скоп на Володимера, что-де в землю Камчатскую он проник, устрашая всех пальбою, и теперь ему обратно идти в Анадырь, а его выпустить живьем не хотят.

«Кто разнес? Чей брехливый язык? — Атласова поначалу кинуло в пот. — Ежли Кецаево воинство пропустит через Парапольский дол, уж с олюторами… попомнят Володьку, — думал он, успокаиваясь. — Еремка, стервец, молодцом».

Перехитрил Атласов олюторов, прошмыгнул мимо засад и острогов мышью.

В Анадырском остроге ждал увидеть Худяка, да законный приказчик, сменивший Атласова ставленника, уведомил, что Петр сын Иванов Худяк с женой Ефросиньей и малолетним сыном год назад отбыли в Якутск, а вот живы ли… Тут приказчик затруднялся сказать. Надо надеяться, что богу душу пока не отдали.

— Эх, Петька, Петька, — вздохнул Атласов. — Каков он теперича? А, Иван? — обратился к Енисейскому.

— Женатый. Ох и баба у него, скажу. Всем на зависть.

— И тебе?

— И мне. Фроська добрая и заботливая. А как порой тепла хочется… В Якуцке пройдусь по главной улице, заверну в кабак, конечно, и пройдусь. И все бабы мои. — Иван мечтательно вздохнул.

— А мужики там посильнее тебя.

— Сладим. В Камчатке не сгинули…

— Некогда будет в Якуцке штанами трясти. Тынешку с индейцем пуще алмаза стеречь будешь.

— Навязались они на мою голову!

— Ванька! Не мели зазря! Дело государево.

— Знамо, — покорно подтвердил Енисейский.

— Так готовь лыжи. Подбей лахтачьей шкурой. Ремни сыромятные запасные сам выбери. Гнилье подсунут, порвутся, зараз околеем. Приказчик дает нарты только для поклажи.

— Гусь он нещипаный. Худяка, сказывали тут, стравил.

— Кто сказывал?

— Да люди… Боятся приказчика, а то б выложили. Пошептывают, тебе напакостить захотел.

— Ишь, как выходит. Силен ты, однако, на язык.

— За что купил, за то и продаю… Столкнулся приказчик с Атласовым на узкой дорожке еще в якуцкой службе, так говорят.

— Злопамятен. И всего суета — женку свою, Степаниду, она тогда еще в девках бегала, у него перехватил.

— Век не утешится, — усмехнулся Енисейский.

— Бобылем ходит… Был конь, да изъездился… И нам того не миновать.

— Прежде смерти не умрешь.

Атласову отвели тесную холодную избу, благо, нар хватило и Тынешке с Денбеем, и Енисейскому, и юкагиру Еремке; пол земляной, рыхлый, медвежий пузырь в оконце драный, печь кладена не руками, а крюками. Атласов вспоминал, кто же тут жил, но имя выветрилось. Избу подправили, пол утрамбовали, травой выстлали, старыми оленьими шкурами закидали, печь переложили, и хотя топили по-черному, но все ж не задыхались до одури.

День — в хлопотах, на языке Якутск да Якутск.

Вечером — длинные неторопкие разговоры. Вспоминали Потапа Серюкова, ворчали на анадырского приказчика, что о Камчатке не радеет (ему б, ироду, просидеть зиму в промозглых норах, небось, рысью погнал бы казаков на смену).

Батеньки, как скучен Анадырь, если ждешь встречи с Якутском.

В сибирский шумный град Якутск Атласов с Тынешкой вошел 2 июня 1700 года.

А уже на следующее утро он сидел в приказной избе перед стольником и воеводою Дорофеем Афанасьевичем Траурнихтом и дьяком Максимом Романовым.

Весь день, без продыху, писец скрипел пером, даже рука устала. Атласов отвечал на вопросы воеводы и дьяка вдумчиво и твердо.

Под конец перешли к перечислению ясачной казны. В сборе у Атласова оказалось 8 сороков 10 соболей, 191 лисица красная, 10 лисиц сиводушек, 10 бобров морских, парка соболья, 7 лоскутов бобровых, 4 выдры. Ясачная казна заперта в анадырских амбарах: везти ее Атласов побоялся. А сборные книги он сдаст вскорости. А пока…

— Прими, Дорофей Афанасьевич, от меня, твоего слуги, подарок камчатский…

Атласов развязал котомку, что лежала у его ног, и вытащил шкурку черного соболя, встряхнул (мех соболиный солнечно заиграл) и с поклоном преподнес Траурнихту.

Воевода и ожидал подношения, но такого… и в руки брать страшно… в пору самому царю… Он вопросительно глянул на дьяка. Романов кивнул, одобряя…

На свет из котомки вынырнула шкурка поменьше — Романову.

А лисица красная — писцу, чтоб помалкивал, ежли что, и дело правил еще ревнивее.

Схитрил Атласов: сначала дело выложил, а затем подарки, чтобы одно с другим прямо не связывали.

— А каково казакам в Верхнекамчатском остроге? Не сдадут? — спросил оживленно Дорофей Афанасьевич, расстегивая кафтан и поглаживая несколько выпирающий живот: жарковато. («Однако же соболь… чудей, — думал он. — В Якуцке второго не сыскать… То-то жена будет довольна… Славный сегодня день».)

— Тут просьбишка такая, — ответил быстрехонько Атласов. — Ежли из Якуцка на Камчатку кто будет отправляться, то с ним надобно две пушечки, небольшие, послать.