Александр Борщаговский - Где поселится кузнец

Турчин вмешался в разговор, чтобы не скрылась за спину рука дающего.

— Если епархия даст хоть четвертую часть на школу, мы покроем крышу железом. Прошу вас, садитесь.

Гирык сел, не глядя по сторонам, словно опечаленный.

— Как может Радом помышлять о семинарии, не имея даже и плебании? — сказал он озабоченно. — Бездомные ксендзы уходят: и слуге господа нужна крыша над головой.

— Слабые люди ушли, — подтвердил Турчин. — Прихожане остались, а пастыри ушли.

— Я не уйду. — Он провел границу между слабыми в вере пастырями и собой. — У вас пустует казарма, генерал.

Радом вырос, трактирщик Миндак открыл дом для приезжих с дешевыми комнатами и пансионом.

— Берите! — воскликнул Турчин, довольный, что и казарме найдется применение. — Епархии она по карману, я дешево отдам.

Он уже видел готовым неначатое двухэтажное здание школы, большие окна классов, зарю просвещения в них и не думал о том, что прежнее его общежитие справедливостипревратится в пасторат, в обитель костельного братства св. Михаила-архангела.

— Дом нужно перенести ближе к храму, — сказал ксендз.

И это устраивало Турчина: станция разрасталась, второй пакгауз и топливный склад построились у самой казармы, высокий забор поднялся у ее окон.

— Вот как мы с вами славно дело сделали, как заправские купцы!

Живым блеском глаз Турчин и нас звал отставить натянутость, подарить гостя любезностью.

— А выправка у вас военная, кавалерийская! — повеселел Турчин, когда пан Теодор встал, готовясь уйти. — Я знал полкового капеллана, он не хуже вас сидел в седле.

— И кажется, не жаловали его? Особенно пан Тадеуш.

Что хитрее: скрыть свое тайное знание собеседника или намекнуть, что тебе ведомо все?

— Это был храбрый поп: он сменил рясу на мундир офицера.

— Наша одежда часто требует большего мужества, чем мундир. А капеллан, он что — погиб в сражении?

Мне показалось, что ксендз знает и ответ.

— Возвратился в церковь. Он в высоких чинах.

— Вы много сделали для здешней общины, — сказал любезно ксендз. — За это вам воздастся и в прискорбном вашем безверии.

— Моя вера другая: в ней нет места богу.

— Бог вездесущ, и не нам назначать ему место.

Радомские недолгие ксендзы и прежде приходили к нам, в надежде приобщить отставного генерала к римско-католической церкви. Они вскоре сходили на добродушное ворчание или шутливые попреки. Только отец иезуит Шулак оставил Радом убежденным, что мы принадлежим к какой-то опасной православной секте или тайному братству, замышляющему против святого престола.

— Есть верный способ укорениться в Радоме, — сказал Турчин. — Я и прежним ксендзам советовал: купите землю.

— Все наше сословие — бедняки, а особенно на чужбине.

— Здешние условия удобные; я выговорю вам особые льготы.

— Теплая плебания, честные прихожане — вот моя награда и вся льгота, — уклонился ксендз.

На том и расстались: этот массивный, широкогрудый человек на коротких ногах был по-своему изящен, легок в уклончивости, в отступлении, ни на вершок дальше того, что именно требовалось.

Удача надолго поселилась в Радоме. Лето стояло жаркое, но среди ночи на пашни и луга часто падал дождь, опускался с тихим шорохом, точно задержанный в небе заботливой рукой, чтобы не помешать короткому сну тружеников. Поутру радомцы, видя обильно политую землю, омытую листву, теплые лужи на дороге, тяжелеющий колос, радовались, а люди истовой веры охотно соглашались, что обязаны удачей и новому пробсту. Особенно усердствовал Ян Козелек; прежние ксендзы не имели в его глазах ореола учености, — с Кандидом Козловским одноглазый сапожник пускался даже в дерзкие диспуты. Пан Теодор стал кумиром Козелека; после соперничества с несколькими ксендзами он ощутил потребность в смирении. К тому же до постройки плебании ксендз снял дом Козелека; в мае сапожник перенес свой тюфяк и инструмент в летний сарай.

Турчин подолгу жил в Радоме, а Михальский — в Чикаго. Новопоселенцы, присланные им, были все поляки. Долго не выезжая из Радома, можно было подумать, что весь Иллинойс заселен одними поляками и некого больше ждать в колонию, кроме иммигрантов-католиков. Изредка приезжал и ирландец или янки — друзья Турчина или Драма, полковые сподвижники, кого удалось склонить к переезду письмами и обещанием льгот.

Однажды вечером в начале июля мы встречали на станции семью новопоселенцев из Маттуна. Тэдди Доусон наезжал в Радом, передавал поклоны от матери Томаса, увозил от нас письма к ней и несколько банкнот. Теперь она с семьей брата, разорившегося фермера, приехала к нам. Нагрузив пожитками ручную тележку, мы шли в направлении нашего дома, расспрашивали вдову Морган о Маттуне, печалились, что дом, в котором вырос Томас и получил однажды ночлег Линкольн, куплен Иллинойс Сентрал на снос. Лицо вдовы еще было в слезах, когда навстречу нам показалась другая тележка, с Козелеком и Яном Ковальским, а ксендз и Матильда шли рядом. Плебания стояла готовая, с высоким крестом над входом. Наш приземистый, теплый дом изменился: смотрел строго, с наружной святостью и холодом горних вершин.

Пан Теодор приветствовал новоселов по-польски и встретил недоумение. Я объяснила, кто они, ксендз по-английски осведомился об их вере и услышал, что все они — протестанты. Он пожелал им божьей помощи и пошел своей дорогой, не дожидаясь, когда Ковальский и Козелек столкнут с места перегруженную тележку.

Наутро между Турчиным и ксендзом вышел громкий разговор.

— Зачем вы мешаете нашему делу, пан генерал?

— О каком деле вы говорите?

— Дайте нам, хоть на чужбине, сойтись в свое братство, хоть тут не притесняйте нас…

Ксендз говорил жалостливо, с просьбой, как покоренный иудей с римским прокуратором, как мелкий шляхтич с наместником белого царя; в его униженности, как отравленный клинок в ножнах, пряталась оскорбительная дерзость.

— Я знал многих поляков, — ответил Турчин. — Они любили родину и умирали в Карпатах за свободу мадьяр.

— Но пан генерал служил Паскевичу! — перебил его ксендз.

— Паскевичу служил не генерал Турчин, а молодой поручик Турчанинов, — вмешалась я. — Этот человек всей жизнью искупил свою ошибку, а как замолили грехи вы, прусский капеллан?

Ксендз вежливо поклонился мне:

— Хорошо, когда встречаются люди, которые знают все друг о друге!

— Вот и с вами приехала в Радом не полька, — не дала я ему отговориться безделицей, — а прелестная немка… и это грех?

— Пани Матильда — прислуга и добрая католичка. Прислугой берут и черных, пани Надин.

— Не смейте ее называть Надин, вы… хлыщ церковный! — рассвирепел Турчин. — Она госпожа Турчина, Надежда Алексеевна Турчина, вот она кто для вас, а не Надин.