Ной Гордон - Лекарь. Ученик Авиценны [litres]

Мэри, как всегда, бережливая, припрятала кафтан, а позднее сшила из него одежду для сыновей. Одежду Роба Джея она отдавала со временем Таму, хотя здесь были свои трудности: Роб Джей был высок для своего возраста, тогда как Там был чуть помельче, чем большинство ровесников – по дороге на запад он перенес тяжелую болезнь. Во франкском городе Фрейзинге у обоих мальчиков воспалились гортани, стали слезиться глаза, а затем начался сильный жар, изрядно напугавший Мэри, которая подумала было, что может лишиться обоих сыновей. Жар не спадал много дней подряд; Роб Джей пережил болезнь без видимых последствий, но у Тама болезнь словно поселилась в левой ноге, которая сделалась очень бледной и выглядела почти безжизненной.

Семья Колей пришла во Фрейзинг с караваном, которому вскоре предстояло отбывать дальше. Мастер-караванщик сказал, что не станет задерживаться из-за больных.

– Ступай и будь проклят, – сказал ему Роб, потому что его сын нуждался в лечении и он не намерен был лишать ребенка врачебной помощи. Он прикладывал к ноге Тама горячие влажные компрессы, не спал, чтобы часто менять их, брал маленькую ножку в свои огромные ручищи и снова и снова сгибал и разгибал колено, заставляя мышцы работать. Он пощипывал ногу, массировал ее, густо смазывал медвежьим жиром.

Там поправлялся, но не быстро. К тому времени, когда случилась болезнь, он ходил еще неполный год. Теперь ему снова пришлось учиться ползать и двигаться на четвереньках, а когда он снова стал ходить, то и дело пошатывался и падал – левая нога стала чуть короче правой.

Они около года провели во Фрейзинге, ожидая сначала, пока поправится Там, а затем – пока появится подходящий караван. Роб так и не привык к франкам, не полюбил их, однако он стал несколько мягче относиться к их манерам и понятиям о жизни. Хотя он и не знал языка, люди все-таки обращались к нему со своими болезнями, видя, с каким безграничным терпением и любовью он ухаживает за своим сыном. Роб неустанно работал с ногой Тама, и теперь мальчик оказался одним из самых живых и бойких лондонских ребятишек, пусть и слегка приволакивал при ходьбе левую ступню.

Если на то пошло, то оба мальчика чувствовали себя в Лондоне куда увереннее, чем их мать, потому что Мэри не могла примириться с этим городом. Она находила климат слишком сырым, а англичан слишком холодными. Приходя на рынок, она с великим трудом удерживалась от того, чтобы горячо, с чувством поторговаться, как уже привыкла на Востоке. В целом люди оказались здесь отнюдь не такими любезными, как она ожидала. Даже Роб говорил, что ему не хватает потока бойкой персидской речи.

– Хотя вся эта восточная лесть и яйца выеденного не стоит, а все же она приятна, – признавался он Мэри.

Роб был источником постоянных переживаний для Мэри. Чего-то им очень не хватало на супружеском ложе, была там какая-то безрадостность, которую Мэри даже не смогла бы объяснить словами. Она купила зеркало и внимательно изучила свое отражение. Обнаружила, что под жарким солнцем странствий ее кожа утратила прежний блеск. Лицо заметно похудело, а скулы стали выступать резче. Понимала она и то, что груди из-за кормления не стали лучше. По всему Лондону расхаживали продажные женщины с холодным взглядом, и некоторые из них были совсем недурны. Что если Роб рано или поздно обратит свои взоры к ним? Она представила себе, как он станет хвастать шлюхе, что обучался искусству любви в Персии, и мучила себя, представляя, как те станут с ним кататься, кувыркаться и смеяться, как было когда-то у них с Робом.

Ей Лондон представлялся черной трясиной, которая уже засосала их по щиколотки. Сравнение это возникло не случайно – в этом городе стояло большее зловоние, чем в любом из встречавшихся на их долгом пути болот. Открытые сточные канавы и повсеместная грязь были не лучше и не хуже, чем в Исфагане, но вот людей здесь было куда больше. В некоторых кварталах люди буквально теснились, оттого и зловоние мусора и отходов становилось просто невыносимым.

Когда они достигли Константинополя и оказались среди христиан, коих там было подавляющее большинство, Мэри стала ревностно посещать церковь, истово молилась, но теперь и к этому она остыла. Лондонские церкви подавляли ее. Церквей в Лондоне оказалось значительно больше, чем мечетей в Исфагане – более сотни. Они высоко вздымались над любыми прочими строениями, и казалось, что сам город построен в промежутках между церквами, а от грома их колоколов Мэри непрестанно вздрагивала. Ей даже казалось иной раз, что поднятый этими церковными колоколами ветер поднимет ее и унесет куда-то прочь. Хотя церковь святого Иосафа и была невелика сама по себе, зато ее колокола были огромны, а их звон резонировал во всем доме на улице Темзы, к тому же одновременно звонили и колокола всех прочих церквей, отчего у Мэри шла кругом голова. Этот призыв к молитве звучал куда оглушительнее, чем голоса целой армии муэдзинов. Колокола созывали верующих к заутрене, обедне и вечерне, колокола сопровождали святую мессу, колокола напоминали ленивым горожанам, что пора гасить огни в домах. По случаю крестин и венчаний они грохотали так, что сотрясались до основания сами колокольни, они же провожали печальными гулкими ударами каждую вознесшуюся на небеса христианскую душу. Колокола звонили, когда полыхал пожар или вспыхивал мятеж, колокольным звоном встречали именитых гостей города, им же отмечали наступление каждого церковного праздника, а приглушенный звук колоколов был вестником какого-нибудь несчастья. Для Мэри весь Лондон превратился в сплошные колокола.

И она возненавидела эти колокола, чтоб их черт побрал.

Первый человек, которого новая вывеска привела к их дверям, вовсе не был болен. Это был худощавый сутулый человек, всматривавшийся в Роба и моргавший прищуренными глазками.

– Николас Ханн, лекарь, – отрекомендовался он и склонил голову, наподобие воробья, ожидая реакции. – С улицы Темзы, – добавил он с ударением.

– Я видел вашу вывеску, – сказал ему Роб и улыбнулся. – Вы живете в одном конце улицы Темзы, мастер Ханн, а я поселился на другом. Между нами довольно страждущих лондонцев, вполне хватит и на дюжину лекарей, и тем будет хлопот полон рот.

Ханн недовольно хмыкнул.

– Не так-то уж много больных, как вы себе воображаете. Да и лекари вовсе не перегружены. Лондон и без того переполнен врачующими, так что, по моему мнению, начинающему свою практику лекарю скорее подошел бы городок за пределами лондонских стен.

Он поинтересовался, где учился мастер Коль, и Роб бессовестно солгал, словно торговец коврами: он-де шесть лет учился в Восточном Франкском королевстве.

– И сколько вы думаете брать?