Ной Гордон - Лекарь. Ученик Авиценны [litres]

Роб возненавидел жонглирование. Он старался изо всех сил, но из пяти шариков поймать удавалось лишь два-три. Когда он, держа два шарика в руке, пытался поймать третий, тот ударялся об один из зажатых в руке и улетал в сторону.

Он стал браться за любую работу, лишь бы не упражняться в жонглировании. Без приказания выносил ночной горшок и всякий раз старательно вычищал каменную чашу. Нарубил больше дров, чем требовалось, а кувшин то и дело наполнял свежей водой. Инцитата скреб и чистил до тех пор, пока у того не стала блестеть серая шкура, а потом еще и расчесал коню гриву. Перебрал по одному всю бочку яблок, откладывая те, что начали подгнивать. Благодаря его трудам в доме стало даже чище, чем было у мамы в Лондоне.

На берегу залива Лайм он смотрел, как накатывают на песок волны, покрытые белыми барашками пены. Ветер налетал с бурного моря такими сильным порывами, что у мальчика начинали слезиться глаза. Хозяин заметил, как он дрожит, и заплатил портнихе-вдове по имени Эдита Липтон, чтобы она сшила Робу теплую куртку и узкие штаны из старых вещей самого Цирюльника.

Муж и два сына Эдиты утонули в бурю, в которую попали во время лова рыбы. Она была степенной женщиной, пышнотелой, с добрым лицом и печальными глазами. Очень скоро она стала возлюбленной Цирюльника. Когда тот оставался на ночь у нее в городе, Роб лежал один на просторном ложе и представлял себе, будто этот дом – его собственный.

Однажды налетел шквалистый ветер с холодным дождем, стал задувать во все щели, и Эдита пришла на ночь к ним. Робу пришлось переселиться на пол, где он прижал к себе замотанный в холст горячий камень, а ноги укрыл полотном, принесенным портнихой.

– Не лечь ли мальчику с нами, ему же здесь будет теплее? – услыхал он ее тихий ласковый голос.

– Нет, – отрезал Цирюльник.

Через несколько минут, когда Цирюльник засопел, трудясь на ней, вдова опустила руку, в темноте нащупала голову Роба и легонько погладила, словно благословляя.

Он лежал, боясь пошевелиться. К тому времени, когда Цирюльник завершил свои труды, она уже убрала руку. После этого, если вдове случалось ночевать в доме Цирюльника, Роб ждал, лежа на полу рядом с ложем, но больше она до него не дотрагивалась.

– Ты не двигаешься вперед, – сказал ему однажды Цирюльник. – Обрати на это внимание. Я ценю ученика только тогда, когда он умеет развлечь толпу. Мой ученик должен уметь жонглировать.

– А нельзя ли жонглировать только четырьмя шариками?

– Самый лучший жонглер может работать сразу с семью. Я знаю нескольких, жонглирующих шестью. Мне же хватит и обычного жонглера. Но если ты не можешь справиться с пятью шариками, то скоро нам придется расстаться. – Цирюльник вздохнул. – В ученики я принимал многих, но лишь трое оказались годными и остались у меня. Первым был Ивэн Кэри, он научился отлично жонглировать пятью шариками, однако проявил слабость к выпивке. Уже закончив обучение, он провел со мной еще четыре года и неплохо зарабатывал, пока его не зарезали в пьяной драке в Лестере – такая глупая смерть.

Вторым был Джейсон Эрл – умница, лучший жонглер из всех. Он обучился у меня ремеслу цирюльника, да только женился на дочке управителя Портсмута, а тесть сделал из него заправского вора и заставил собирать мзду.

Предпоследний ученик был настоящим чудом. Звали его Гибби Нельсон. Он честно зарабатывал мне и еду, и питье, пока не умер от лихорадки в Йорке. – Цирюльник нахмурил брови. – А вот последний, черт его раздери, оказался дураком. Он остановился там же, где и ты, – жонглировал четырьмя шариками, а пятый ему ну никак не давался. Я отделался от него в Лондоне перед тем, как нашел тебя.

Они оба огорченно посмотрели друг на друга.

– Ты, впрочем, далеко не дурак. Ты хороший парнишка, с тобой нет хлопот, и свою работу ты проворно делаешь. Но ведь и коня, и повозку, и этот самый дом, и мясо, что свисает с балок, я сумел купить вовсе не потому, что учу мальчишек, которые не приносят мне никакого дохода. К весне ты станешь жонглером, иначе придется тебя где-нибудь оставить. Понял?

– Да, Цирюльник.

Кое-что хозяин мог ему показать. Велел жонглировать тремя яблоками, и острые хвостики кололи Робу ладони. Цирюльник ловил их мягко, слегка отодвигая руку при падении каждого следующего.

– Видишь? – учил он мальчика. – И это маленькое отличие ведет к тому, что яблоко, уже зажатое в руке, не мешает тебе поймать и удержать следующее. – Роб быстро выяснил, что с шариками получается точно так, как и с яблоками. – Вот теперь кое-что у тебя получается, – сказал ему Цирюльник с надеждой в голосе.

Рождественские праздники подкрались как-то незаметно. Эдита предложила им пойти в церковь вместе.

– Мы что, уже одна семья? – хмыкнул Цирюльник. Но не стал возражать, когда она предложила взять с собой только мальчика.

В маленькой сельской церквушке-мазанке толпилась уйма народа, поэтому там было теплее, чем в любом другом доме промозглого Эксмута. После отъезда из Лондона Роб ни разу не был в церкви, и теперь с жадностью вдыхал напоминавший о многом смешанный запах ладана и людской толпы. Он целиком погрузился в мессу, которая всегда утешала и успокаивала его. После службы священник, понять которого было нелегко из-за сильного дартмурского 29акцента, прочитал проповедь о рождении Спасителя и о том, какую благословенную жизнь в человеческом воплощении Он вел, пока Его не убили евреи, прервав нить этой жизни. Очень пространно священник говорил о падшем ангеле Люцифере, с коим Иисус непрестанно борется, защищая всех и каждого. Роб пытался решить, какому святому помолиться бы отдельно, от себя самого, но в конце концов обратился к самой чистой душе, какую только знал: «Позаботься о других, мама. У меня все прекрасно, только помоги младшеньким. – Но не удержался и от того, чтобы не попросить о себе самом: – Мама, пожалуйста, помоги мне справиться с пятью шариками».

Из церкви они пошли прямо к столу: Цирюльник зажарил на вертеле гуся, начиненного сливами и луком.

– Если у человека есть гусь на Рождество, то и весь год станет он зарабатывать деньги, – убежденно заявил Цирюльник. Эдита улыбнулась в ответ.

– А я слышала, что для этого надо есть гуся на Михайлов день 30, – сказала она, но, когда Цирюльник стал настаивать на своем, спорить не стала. А он не пожалел горячительных напитков, и обед прошел на славу.

На ночь она не осталась – возможно, потому, что рождение Иисуса наводило ее на мысли о погибшем муже и сыновьях; Роб тоже витал далеко отсюда.

Она ушла домой, а Цирюльник смотрел, как Роб убирает со стола.

– Не следует мне чересчур привязываться к Эдите, – изрек он наконец. – Она всего только женщина, скоро мы с ней расстанемся.