Ной Гордон - Лекарь. Ученик Авиценны [litres]

– Цирюльник, – позвал он.

– М-м-м-м?

– Цирюльник, когда же мы отправимся в Лондон?

Хозяин, сосредоточенно раскладывая монеты столбиками и не желая сбиться со счета, только махнул рукой.

– Попозже, – пробормотал он рассеянно. – Когда-нибудь попозже.

В Кингсвуде Роб промахнулся четыре раза, один раз он уронил шарик в Манготсфилде, но то был его последний промах. После того как они в середине июня развлекали и лечили жителей деревни Реддич, Роб перестал посвящать по нескольку часов ежедневно упражнениям в жонглировании: частые представления на публике позволяли его пальцам сохранять ловкость, а ему самому – не терять чувства ритма. При жонглировании к нему теперь пришла уверенность. Робу казалось, что вскоре он мог бы справляться и с шестью шариками, только Цирюльник о том и слышать не пожелал. Он хотел, чтобы Роб помогал ему в ремесле цирюльника-хирурга.

Подобно перелетным птицам, они двигались на север, только не летели, а медленно тащились по горам, разделяющим Англию и Уэльс. В первый раз Роб помогал Цирюльнику при осмотре и лечении пациентов, когда они оказались в Абергэвенни – селении, которое состояло из одной улицы покосившихся хижин, прилепившихся к подножию угрюмой гряды невысоких гор.

Робу было страшно – куда страшнее, чем учиться жонглировать.

Почему люди становятся вдруг больными? Это была великая тайна. Казалось, человеку не дано ее постичь и совершить чудо, которое поможет прогнать болезнь. Цирюльник был способен на такое, значит, он умнее всех, кого Роб встречал до сих пор.

Люди выстроились в очередь перед завесой, и Роб вызывал следующего, как только Цирюльник заканчивал с предыдущим. Роб приглашал их в относительное уединение, какое мог обеспечить тонкий занавес. Первым, кого Роб провел к хозяину, был высокий сутулый мужчина с покрытой черной грязью шеей; грязь въелась и в пальцы, и под ногти.

– Тебе не мешало бы помыться, – мягко предложил ему Цирюльник.

– Понимаете, это уголь, – объяснил пациент. – Когда его копаешь, пыль въедается в кожу.

– Так ты копаешь уголь? – сказал Цирюльник. – Я слыхал, что он ядовит, если его сжигать. Да я сам видел собственными глазами, что он порождает вонючий тяжелый дым, который не так-то легко выходит через дымовое отверстие в крыше. Неужто такая бесполезная вещь способна кого-то прокормить?

– Все правильно, сэр, мы и живем бедно. Только в последнее время суставы у меня стали опухать и болеть, копать теперь очень больно.

Цирюльник потрогал его грязные запястья и пальцы, потыкал своим толстым пальцем в распухший локоть пациента.

– Это происходит от того, что ты вдыхаешь испарения земли. Постарайся побольше сидеть на солнце, как сможешь. Чаще купайся в теплой воде, но не в горячей, ибо горячая вода вызывает слабость в сердце и конечностях. Натирай опухшие болезненные суставы моим Особым Снадобьем от Всех Болезней – его можно и внутрь принимать, тебе это пойдет на пользу.

Он потребовал с больного шесть пенсов за три пузырька Снадобья и еще два пенса за осмотр и советы; на Роба он при этом старался не смотреть.

Дородная женщина с поджатыми губами вошла вместе с тринадцатилетней девочкой – та была уже помолвлена.

– Ежемесячные кровотечения закупорились в ее теле и не выходят, – пожаловалась женщина. Цирюльник спросил, были ли у девочки раньше регулярные истечения крови.

– Больше года они происходили всякий месяц, – ответила мать. – Но вот уж пять месяцев, как ничего нет.

– Ты возлежала с мужчиной? – осторожно поинтересовался Цирюльник у девочки.

– Нет, – ответила за нее мать.

Цирюльник всмотрелся в девочку. Была она тоненькая, пригожая, с длинными светлыми волосами и настороженно глядящими глазами.

– У тебя бывает рвота?

– Нет, – прошептала девочка.

Он снова внимательно присмотрелся, потом туго натянул на ней платье. Взял ее мать за руку и приложил к маленькому округлому животику.

– Нет, – повторила девочка и замотала головой. Щеки залил румянец, она начала всхлипывать.

Мать отняла руку от живота дочери и влепила ей пощечину. Она увела дочь, ничего не заплатив, но Цирюльник не стал их останавливать.

Потом быстро, одного за другим, он принял мужчину, у которого уже восемь лет была искривлена нога, а левая ступня при ходьбе волочилась по земле; женщину, которую одолевали сильные головные боли; мужчину, который жаловался, что у него постоянно чешется голова; глуповатую девушку, не перестававшую улыбаться: у той была ужасная болячка на груди, и она, по ее словам, непрестанно молилась Богу, чтобы через их селение проехал хирург-цирюльник.

Он продал Особое Снадобье всем, кроме чесоточного – тот не стал покупать, хотя Цирюльник ему настойчиво советовал; должно быть, у больного просто не было двух пенсов.

Они перебрались к более низким и пологим холмам западных графств Срединной Англии. Не доезжая села Герефорд, пришлось остановить Инцитата на берегу реки Уай и пропустить отару овец, переходивших реку вброд. Поток блеющей густой шерсти казался бесконечным, и Роб почему-то очень испугался. Ему хотелось бы научиться обращаться с животными, ведь и мама была родом из крестьянской усадьбы, однако он чувствовал себя сугубо городским мальчиком. Тат был единственным конем, с которым он научился управляться. На улице Плотников, далеко от них, жил один сосед, который держал дойную корову, но с овцами никому из Колей не доводилось соприкасаться.

Село Герефорд процветало. Они проезжали мимо крестьянских хозяйств, и повсюду валялись в грязи свиньи, а вокруг расстилались зеленые луга, на которых паслось множество овец и коров. Каменные дома и амбары были просторные, крепкие, а люди в большинстве смотрели куда веселее, чем задавленные нуждой жители холмов Уэльса всего в нескольких днях пути отсюда. На лужайке у села они и повеселили публику, собравшуюся немалой толпой, и Снадобье разошлось очень хорошо.

Первым пациентом за занавесом у Цирюльника на этот раз оказался мальчик, с виду ровесник Роба, хотя и более щуплый.

– Свалился с крыши, и шести дней еще не прошло, и вот – посмотрите, – сказал отец мальчика, бондарь.

Щепка от бочарной клепки, лежавшая на земле, проткнула ладонь левой руки, и ладонь воспалилась и раздулась, что твоя рыба-иглобрюх. Цирюльник показал Робу, как надо держать мальчику руки, а отцу велел придерживать ноги и отыскал среди своих инструментов короткий острый нож.

– Крепче держите, – бросил он.

Роб ощущал, как дрожат руки мальчика. Тот завопил, когда лезвие ножа рассекло ему ладонь. Из раны брызнула струя зеленовато-желтого гноя, пахнуло смрадом, потом хлынула кровь.

Цирюльник вычистил рану от омертвевших тканей и, пользуясь железным пинцетом, снова и снова входил в рану – осторожно, толково, – вытаскивал мелкие щепочки.