Олег Зоберн - Автобиография Иисуса Христа

Это поразило Квинта.

– Но ваш еврейский Бог против самоубийства, – сказал он.

– В Торе об этом нигде не говорится прямо, – ответил я. – Более того, Бог сам когда-нибудь воплотится в человека и совершит самоубийство, подав этим пример всем разумным людям. Затем Он восстанет из мертвых и преобразует мир. Для этого Ему понадобится всего лишь достаточное количество букв, из которых Он составит единственно нужное и важное слово, которое ляжет в основу всего.

Мои слова звучали убедительно, ибо Квинт только что видел, как я чуть не умер от потери крови только ради того, чтобы указать людям путь к вечности, которая одна лишь является ценной.

– Но я боюсь умереть, Йесус… – признался Квинт. – Может быть, позже, когда буду стар и немощен…

– Когда ты состаришься, Квинт, твоя жертва вряд ли будет такой ценной, как сейчас, – развивал я свою строгую и неутешительную, но неоспоримую мысль. – Ты ослабнешь духовно и будешь цепляться за жизнь из последних сил, с позором вымаливая пощады у Того, Кто не удостоит тебя даже усмешкой. Ты опоздаешь на духовный пир… Животное для жертвы не должно иметь никаких недостатков, а старость – это недуг хуже уродства. Ты знаешь, как происходит жертвоприношение в иерусалимском Храме? Прекрасным добрым утром твоя кровь пачкает стены, а потом твои внутренности и жир шипят на жертвеннике, который разогревали всю ночь… Лучшая жертва – это ягненок. Старый баран не угоден Богу. Эллинский мудрец и врач Эмпедокл Акрагантский шагнул в жерло вулкана Этна, не дожидаясь старости, а он был очень умен.

Квинт задумался, а потом произнес:

– Вам, евреям, повезло, вы имеете одного Бога, которому сразу за все можно плюнуть в бороду с помощью mors voluntaria [26]. А моя семья верит в Нептуна, Аполлона, Марса, Плутона, в гения и Венеру… Гораздо проще подбить камнем большого ворона, чем стаю воробьев. Но, думаю, было бы правильным установить, кто именно является хозяином всех птиц.

Меня удивила точность его слов.

Несколько дней я пролежал в амбаре, набираясь сил. Мне рассказали, что раввин Авдон снова ходил жаловаться на меня префекту Аврелию, но тот высмеял его за то, что он не может навести порядок в своей собственной синагоге. Мои ученики, проповедуя веселое безрассудство и промышляя разными способами, стали все дальше отходить от Кафарнаума, потому что в городе им уже никто не верил. Они подолгу не появлялись. Со мной постоянно находился только Иуда.

Квинт регулярно приносил мне хорошей еды и вина, что значительно меня укрепило. Особенно густое трехлетнее вино. Иногда Квинт ложился рядом со мной, и я обнимал его нежно, как девушку.

Иуда начал его ревновать.

Вскоре Квинт оставил Кафарнаум и продолжил путешествие на юг, в Набатейское царство, желая посетить Петру – город, где находится гроб праотца Аарона. Что там можно увидеть? Аарон давным-давно свободен от нас всех, а его кости превратились в пыль. Прощаясь с Квинтом, я надеялся, что мое наставление возымеет действие. Я подобрал для него лучшее лекарство. В Петре есть красная скала, с которой можно шагнуть прямо в вечность.

В Кафарнауме располагался отряд римских легионеров, с которыми я хотел найти общий язык, чтобы говорить о Боге. Воевать там было не с кем, а местные евреи в тот год не бунтовали, и бо́льшую часть времени легионеры под надзором своего центуриона выполняли работу по благоустройству города в роли каменщиков, плотников и землекопов. Кроме того, на окружающей лагерь территории они пасли скот и выращивали овощи, чтобы прокормить себя. Временами с целью охраны они сопровождали торговые караваны в соседние города, торговцы хорошо платили за это, опасаясь разбойников. Легионеры стремились попасть в такие командировки, чтобы как-то развеяться, полусонная жизнь в Кафарнауме казалась им скучной. Иногда они отправлялись на охоту по окрестным холмам добыть лань или дикого кабана.

Когда темнело, на улицах раздавался скрип подбитых гвоздями военных сандалий этих суровых и простодушных мужчин, они шатались по городу в поисках дешевого молодого вина и развлечений, что беспокоило благочестивых родителей девушек, которых легионеры настойчиво добивались. В Кафарнауме не было борделей, и легионеры воспринимали это как наказание.

Получая тысячу сестерций в год от императора и дополнительную плату за работу от жителей Кафарнаума, многие из них не знали, что делать с деньгами. Покупать дом или вещи не имело смысла, потому что в любой момент их отряд могли передислоцировать в другую провинцию, а больше тратить особенно было не на что.

Филипп говорил тогда, что хотел бы открыть в Кафарнауме лупанарий и купить для этого черных рабынь из Африки и светлокожих из Дакии, они славятся своими способностями, но нас останавливали две вещи: слух об этом мог разнестись по всему Израилю и повредить моей репутации учителя; и, главное, красивые здоровые рабыни стоили очень дорого, учитывая затраты на их транспортировку в Галилею из ближайшего крупного порта и содержание до того момента, когда все окупится. К тому же у нас не было помещения. Да еще пришлось бы регулярно платить дань префекту-мыловару, который не оставил бы без внимания чужое прибыльное дело.

Слишком часто пробавляться публичным пусканием себе крови я тоже не мог, потому что жить, несмотря на строгость моей философии, все же хотелось. Другими словами, нельзя было постоянно превращать кровь в хлеб насущный, потому что запасы крови у человека ограничены не столько свойствами тела, сколько благоразумием.

Из разных мест ко мне по-прежнему приходили за советом и утешением люди, но почти все они были крайне бедны. От этого, в минуты печали, письмо Орозы Бакурата казалось мне чьим-то злым розыгрышем, иной раз я даже снимал с пальца перстень со змеей и держал его на ладони, чтобы почувствовать вес золота. Некоторые состоятельные евреи посещали меня из любопытства, но мое красноречие не могло превозмочь их недоверчивость и открыть для меня их кошели. Человек, живущий в рыбном амбаре, слишком уж не походил на их представления о мессии.

Временами невыносимо скучно становилось в амбаре на берегу, где мы, видимо, перед оком Всевышнего до поры до времени заменяли сушеную рыбу. Я мог продать перстень, но что-то меня останавливало, и змеиная голова продолжала сверкать на моем пальце. Хотя ученики не жаловались, а Матфею даже стало нравиться то, что мы недоедаем, он увидел в этом благотворную аскезу и даже стал подолгу молиться вслух, что всех нас позабавило, а Симон язвительно заметил, что Матфей скоро станет так праведен, что будет есть леканору [27]и жарить себе лепешки на сухом человеческом кале вместо хвороста, как это делал праотец Иезекииль.