Садриддин Айни - Бухарские палачи

Эти разговоры заставили призадуматься многих. Беднота ликовала: «Коли все это и впрямь сбудется, мы еще на этом свете дождемся счастья и спокойных дней». Судьи же, раисы, миршабы, чиновники насмерть перепутались, ходили как потерянные да побитые.

Но кое-кто из аксакалов, старост, мулл лелеял в душе мыслишку: «Авось, найдутся простаки и передадут все дела государства нам, поставят нас у кормила власти». Большинство, вы не хуже меня знаете, было в панике: «Если нас сместят и мы не в праве будем залезать в кошельки бухарских подданных, как же нам поддержать кипение в семейном котле, дом — полной чашей? Да и вообще, какой же смысл быть аксакалом без достатка? Ведь это равноценно унижению, превращению в голь перекатную?..»

Опасения и страхи сменялись надеждами: «Нет, все останется по старинке! Не дураки же судьи и правители, чтобы по доброй воле выпустить из своих рук власть и благоденствие».

Признаюсь, и я тогда стал раскидывать мозгами. Что если эти слухи — не пустая болтовня? Ведь наш брат, жулик, понесет урон. Судьи и приставы, по всему видать, не смогут брать взятки и выйдут из общей нашей игры, тогда-то нам придется туго... Надо, смекнул я, немедля, уносить ноги, а не то за прежние грехи разорвут меня на куски. И я ринулся в Бухару, к Махмуд-Арабу, чтобы доподлинно проверить как и что.

Махмуд-Араб подтвердил, что здесь ожидают эмирского манифеста о свободе.

Ночевать я остался у Махмуд-Араба, тысячи планов и мыслей обуревали меня. Едва рассвело, я отправился побродить по городу. На улицах — битком народу. Люди сновали всюду — толпами и в одиночку, и словно все они спешили по неотложным, срочным-пресрочным делам. Знакомые, встретившись друг с другом, тихонько обменивались фразами, вроде: «Эмир издал манифест, свобода!» — «Так-то оно так. Подождем, чем все это кончится!» и, заговорщически улыбаясь, торопливо расходились.

Город производил впечатление очень странное; никогда раньше не видел я Бухару такой встревоженной и взбудораженной. Как бы вам поточнее это передать? Представьте, что город — это сеновал, куда залетела искорка; дым уже валит, но сеновал еще не воспламенился.

Попадалась мне часто и молодежь, она сновала радостная, счастливая, возбужденная. «Эмир издал манифест, свобода!» — они произносили эти слова громко, горячо, с волнением, так, как обычно говорят: «Вот и дождались праздника, к которому так долго готовились!» И молодые люди спешили, неслись, толпились, но, повстречав друзей или знакомых, обнимались, целовались и посматривали при этом презрительно и насмешливо на мрачных чиновников и мулл: теперь-де, их денечки сочтены!

Наивная, чистая молодежь! В этом страшном опасном городе эти парни казались мне ланями, что резвятся над западней — ямой, вырытой охотниками и прикрытой ветками.

В тот день, если не ошибаюсь, была пятница. Вдосталь налюбовавшись этими картинами, я пошел вечером к приятелю — в квартал Шояхси. И там разговоры вертелись вокруг того же — свободы, эмирского манифеста...

Около десяти часов здесь появился не знакомый мне человек. Небольшого роста, худой, бледный блондин, с короткой бородкой, выглядел он лет на двадцать шесть-двадцать семь. Собравшиеся оказывали ему почет и уважение с особым старанием. И я догадался, что он из какой-то знатной семьи. Речи его свидетельствовали, что о делах эмира, кушбеги, чиновников и важных мулл он осведомлен предостаточно.

Едва он появился, все замолкли и уставились на него с нетерпением — все жаждали новостей.

— Таксир! Объявлена свобода. Что же теперь будет? — вырвалось у одного из гостей.

— Свобода? И в помине ее не будет! — заявил он. — В свободе самая грозная опасность для эмира и мулл. Они ее не допустят. Не бывать ей. Никогда.

— Уважаемый мулла, — обратился к нему я, — нам достоверно известно, что эмир изволил издать манифест о свободе. Вы высказались сейчас в том роде, что она опасна для эмира и потому его величество никогда не разрешит ничего такого. Зачем же он сам изволил провозгласить манифест?

— Банда джадидов, иранцев, евреев и всяких там безбожников докучали его величеству — просили реформ, преобразований и прочую ерунду. Его величество посоветовался с русским консулом — представителем свергнутого ныне царя России Николая — и решил, для отвода глаз, объявить манифест. Этих свободолюбцев просто оболванили: завтра капкан захлопнется — нужные люди устроят провокации, смуты, эмир тут же отменит реформы, перехватает всех этих «свободолюбцев» и покончит с ними разом.

— Неужели эмиру именно таким способом нужно разделываться со своими противниками? Устраивать провокации, побоища, объявлять собственный манифест недействительным? И покрывать себя бесчестием? — осмелился кто-то усомниться в словах важного муллы.

— Существует афоризм: «У чиновников при эмирском дворе тридцать ног», — ответил знаток высших сфер, тамошних порядков и нравов. — Его величество и его придворные владеют искусством тысячи хитростей, ни об одной из которых вы даже не догадываетесь. Начни эмир просто забирать приверженцев свободы — попались бы всего один-два, остальные ускользнули бы, скрылись. Теперь все иначе. Осторожность их усыпили, и завтра они все до единого соберутся под знамена радости. И тут-то эмир и накроет их, сцапает о-очень многих; солдаты, чиновники, муллы уже в полной готовности. Вот это и есть «искусство тысячи хитростей». Ну что, оправдывает себя афоризм, который я вам привел?..

Утром я двинул прямо на базар. Лавки, караван-сараи все были на запоре. Люди бегали, мельтешились, суетились. «Свобода! Свобода!» Сегодня они выкрикивали это слово без боязни, во весь голос — не то, что вчера. Но в криках этих не слышалось ликования — того, что звучало накануне в устах молодежи. Его, это слово, произносили гневно, зло! Его заглушали вопли: «Шариат гибнет!»

Я поспешил к Ляби-хаузу [19] Ляби-хаузи Диван-беги — большой водоем в старой Бухаре на одноименной площади. . Площадь перед мечетью Диван-беги заполнило людское море. Здоровенный мужчина, накинув на шею поясной платок от халата, завывал: «О шариат! О ислам! О вера!» Потом, прекратив свои завывания, обратился к толпе:

— Правоверные! Братья-мусульмане! Объединимся для священной войны за ислам, защитим веру пророка! Проклятые джадиды вступили в заговор с кафирами и требуют свободу... Знаете ли вы, что означает по-ихнему свобода? Да будет вам известно, если она восторжествует — джадиды запретят паранджу, откроют лица ваших жен, заберут для утехи ваших дочерей! Сыновей ваших обяжут учиться в новометодных школах, в этих рассадниках богоотступничества и богохульства! Не отдавайте на поругание ислам и законы предков! О шариат! О вера!..