Садриддин Айни - Бухарские палачи

По-моему, он не пропустил ни одного заведения и, наконец, очутился совсем близко. Затуманенные, пьяные глаза, — черт бы их побрал! — меня подводили.

Я спустился вниз, на улицу, чтобы рассмотреть этого неугомонного петуха. И принялся я вышагивать взад-вперед, взад-вперед.

Вскоре незнакомец вышмыгнул из очередной двери, и вот мы — лицом к лицу. Я уставился на него, он, показалось мне, здорово смахивает на моего спасителя-шейха.

Хоть и осведомлен я был немало о его делишках, но и предположить не мог, что он настолько грязный тип: «Наверно, это мне мерещится с пьяных глаз», — решил я... Нет! Уж очень похож!

А странный человек приблизился ко мне и говорит:

— Ассалом алейкум! Умей хранить тайну.

Я не ошибся. Это был он, один из самых почитаемых в Бухаре мулл!

— Будьте покойны! — пролепетал я. — Настоящий джигит за добро платит добром.

Он исчез в следующей двери, а я вернулся к приятелям.

Арбакеши увезли последние трупы. Палачи, разделавшись наконец с ночными своими обязанностями, растянулись на кошме, чтоб хоть немножко соснуть. Не будем гадать, снизошел на них сон или нет. Мы знаем лишь, что все лежали не шелохнувшись, и никто не проронил ни звука; молчание нарушил Курбан-Безумец:

— Хамра-Силач, неужели вы уснули?

— Сон в могиле! — Хамра-Силач перевернулся с боку на бок. — Какое там, разве тут уснешь, успокоишься?.. Вот отгрузили мы трупы, а из головы не идут эти несчастные, задушенные нами. Их судороги. Их глаза... они будто вопрошают: «Что злого мы вам сделали? За что вы нас так? За что муки и смерть?..» А рассказы? Они опять приходят на память, пакостно от них, с души воротит; сколько мы услышали за одну только ночь о подлостях всяких мерзавцев! Что у нас впереди? Опять будем лить невинную кровь. Да, лить! Вот что мучит, не дает покоя! До сна ли тут? — Хамра-Силач умолк, а потом обратился к Курбану-Безумцу.

— Чего хотел-то?

— Ничего не хотел. Вот лежу и раздумываю: и завтра нас ждет то же — убивать, истязать, выбиваться из сил, не спать какую ночь подряд и грузить мертвых. И закралась мне в башку мыслишка: изобрети эмир специальную машину, чтобы уничтожала людей, мы не выматывались бы эдак. Я и хотел вам ее высказать.

— Жаль, никто не подал эмиру эту мысль. А не то давно создали бы какую-нибудь махину и пустили ее в ход, и нас бы избавили от тяжелых трудов, — сказал Хамра-Силач.

— Когда эмир перестанет нуждаться в нас, не удивлюсь, если этой самой машиной он уничтожит и нас, — заметил Маджид.

— Лучше быть убитым, чем жить так, — заявил Рузи-Помешанный.

— Да разве можно смастерить машину для убийства людей? — изумился Хайдарча.

— Так ведь эмир заставил же смастерить машину-игрушку. Ты думаешь, такой эмир не сумеет соорудить машину-убийцу? — ответил Рузи-Помешанный.

— Выходит, это не болтовня. Во дворце и вправду есть машина для забав эмира? — осведомился Курбан- Безумец.

— Всему, что говорят о нашем эмире, верить можно, — сказал веско Рузи-Помешанный.

— Ну, а почему же эмир не прикажет смастерить машину, которая бы грабила подданных? — спросил Курбан-Безумец, — Ему не нужны будут судьи, раисы, миршабы и прочие чиновники. Зачем они тогда? И грабил бы эмир себе, да грабил народ. А все, что удалось выжать да вытряхнуть, его величество клал бы себе в карман. Чиновникам же — кукиш.

— Брось притворяться! Такая машина давным-давно существует!.. Или ты, и впрямь, дурак?

Хамра-Силач покосился на Курбана-Безумца и все-таки решил описать ему машину для грабежа и разорения.

— У каждого механизма, — начал он издалека,— свое назначение и размер. Грабительская машина должна строго соответствовать величине и законам страны. Судьи, раисы, податные, миршабы (ты считаешь их лишними, не так ли?), а кроме них — муллы, ишаны, старосты, даже мы, палачи — все вместе и составляем машину, что грабит народ. Каждый, кого я тебе перечислил, — часть, деталь ее механизма. Смуты и волнения — они у всех нас на памяти — это то, что разрушает механизм.

— А вопли «О шариат! О вера!» подогревают, движут его, — дополнил Рузи-Помешанный.

— Вот именно!.. Я так мыслю себе: будет тянуться все по-прежнему — не сохранить машину целой и невредимой; не удастся сломать ее сегодня, она сама по себе рухнет завтра!

В этот момент по Арку разнесся призыв муэдзина к утренней молитве.

— Рухнет! — вскричал Хайдарча, — вот увидите, рухнет! Ведь слова Хамра-ака совпали с призывом к молитве, это же предзнаменование!

Один узник, слышавший в темнице весь разговор палачей, прошептал:

— Пусть ангелы произнесут «аминь»!

— Дай-то, боже, аминь! — поспешили разом сказать палачи.

— Вот ангелы и произнесли «аминь», — изрек с горькой издевкой Рузи-Помешанный.

--------------------------------

Больше книг о Бухаре

Примечания

Джадиды — члены буржуазно-националистического движения в Бухарском ханстве. Невежественные чиновники, военщина Бухарского ханства подчас отожествляли слово «джадид» со сторонниками всего нового, со всеми, кто выступал против эмира и его отсталых порядков.

Раис — высшее духовное и административное лицо в Бухаре, занимавшее первое место после верховного судьи. Казий — шариатский судья.

Кушбиги — глава бухарского правительства, премьер-министр.

Шариат — мусульманское законодательство в Бухарском ханстве, имевшее силу закона.

Кази-калон — верховный судья Бухарского ханства.

Карванбаши — глава бухарского купечества.

Младший брат писателя.

Газават — так называемая «священная война против неверных», т. е. немусульман.

Таксир — господин, обращение к уважаемому лицу.

Туксаба — чин Бухарского эмирата.

Туман — уезд.

Теньга — бухарская серебряная монета, стоимостью 15 копеек.

Суфа — обычно глинобитное возвышение, на котором сидят, отдыхают, кушают.

Хурджин — переметная сума, часто украшенная вышивкой или ковровая.

Кафир — немусульманин.

Дутар, тамбур — струнные музыкальные инструменты.

Шахид — религ.— погибший за веру.

Улем — мусульманский богослов и законовед; в Бухарском эмирате относились к господствующему сословию.

Ляби-хаузи Диван-беги — большой водоем в старой Бухаре на одноименной площади.

Сандал — мангал, жаровня под табуретом, накрытым большим одеялом.